Бестолочь.

— Я с вами, — сказала я, смиренно потупив взор, как и полагалось женщине.

— Нет.

— Или за вами…

Смирение мне давалось легко, благо, опыт у Иоко был немалый.

— Запру…

— Это будет не по закону…

— Упрямая женщина.

— Бестолковый мужчина.

И взглядом меня буравить бесполезно. Ко взглядам я привыкла, а этот… хмурится, видишь ли… значит, как для него, так поездка вовсе опасности не представляет, а если мне ехать, то это уже не поездка, но путешествие за тридевять земель и вообще…

— Я вижу больше, чем другие люди, — взывать к голосу разума бесполезно, но я все равно попробую.

Не возьмет, так…

Проклятый город не сказать, чтобы далек… конечно, придется заплатить немало… или купить мула. Мул в хозяйстве всяко пригодится. А тихим шагом до побережья добраться… доберусь, куда я денусь.

Не отпускать же его одного, в самом-то деле.

Он ведь, как уверяет, в глаза глядя, издали смотреть не станет. Полезет в город… герой, чтоб его…

— Если о себе не думаешь, то хотя бы людей своих пожалей. Они за тобой пойдут. А вот вернутся ли…

А зубами он скрипеть умеет знатно.

Не бережет.

А зря, тут со стоматологами плоховато… но тон, кажется, я правильный нашла. И преодолев чужой страх — нелегкое это дело — шагнула к нему.

Положила руку на плечо.

Улыбнулась.

Робко так… я слабая маленькая женщина. Капризная, правда, но ведь женщинам простительно. Не мне моим разумом скудным объять все величие его планов, но… любопытство — не только кошачий порок.

— Спроси у ворон, стоит ли туда соваться?

— Там птиц нет.

— Почему?

Он вздыхает. Тяжко так… а что он думал? Если уж полез в женихи, то пора привыкать. Характер у нас дурной, не испорченный местными веяниями. А где порченный, там я поправлю.

— И птиц нет, и иной… живности. Из того, что и вправду живо… ты говоришь, что не собираешься пока лезть в развалины, — я говорила тихо и спокойно, и в глаза смотрела.

Светлые.

…не небо грозовое, скорее старый снег на крыле скалы. И камень просвечивает сквозь драное покрывало…

— Но рано или поздно вам придется. Ты это понимаешь. Я понимаю. И они вот… они верят тебе…

Его люди держались в стороне.

У костров.

Не то, чтобы им было холодно, но живое пламя — хорошая защита. И до ночи еще далеко, но днями туманными, серыми, как нынешний, ночи не ждут.

И выглянули из щелей мелкие духи.

Шныряют крысами по рынку.

Прилипают к теням и подошвам, а там и в дом немудрено занести. Бывает так, прогуляется хозяйка дурным днем на рынок, не послушает советов или, может, как у меня, нужда случится, главное, что после той прогулки голова у нее болеть начнет.

Норов испортится.

Или в доме молоко киснуть станет, а рис горьким сделается, и даже чеснок не будет способен эту горечь перебить.

Ссоры начнутся…

…тогда-то, если найдется среди домочадцев кто разумный, позовет он жреца с курильницей и дымами, со словом, которое в свитке шелковом написано и произнесено вслух быть не может, но одного свитка этого хватит, чтобы зло отвести…

…чуть позже выглянут и иные, куда более опасные твари.

Где-то еще обретается древняя паучиха, выходит на охоту, а может, и не одна, у паучих, слышала, тоже дети бывают. Правда, на счастье человеческое, случается это редко.

— Мои люди знают, что делать.

— И это хорошо…

Спорить с мужчиной — дело дурное, а вот уговорить. Он уже позволил, он допустил саму мысль, что я могу побывать на том берегу.

— …но зачем им идти вслепую? Это чужая для вас земля. И может статься, что твоей силы будет недостаточно…

— Твой колдун…

И мальчишку сманил? Вот иродище северное! За моей спиной, между прочим…

— Мой колдун, того и гляди, сам душу отдаст. Не знаю, что там с ним происходит, но выглядит он плохо… — я высказала то, что беспокоило меня и не только меня, пусть Юкико тщательно скрывала свое беспокойство.

Привязалась.

И боялась, памятуя, чем обернулась прошлая ее любовь.

— Да и были там колдуны… ушли вместе с остальными.

— И что ты сможешь сделать?

Вероятно, ничего, поскольку я никаким боком ни воин, а уж с нежитью сражаться… дракона позвать? Сомнительно, чтобы он не слышал о проклятом городе, и если до сих пор не счел нужным вмешаться, значит, и дальше не полезет.

— Увидеть.

Я закрыла глаза.

И открыла.

Зрение раздвоилось, ночь сделалась зернистой, как на старом снимке. И в этой зернистости четко выделялись нити силы…

…оглядеться.

Мелочь.

И снова мелочь… а вот этот камушек сияет, что звезда, но тьеринга подобным фокусом не удивить. Любой мало-мальский колдун способен распознать амулет среди побрякушек.

Тогда…

Я вдохнула холодный воздух. Сила моя после посещения храма увеличилась и продолжала расти. Я же не то, чтобы научилась владеть ею, но… вот легкая горечь старой магии. А вот кофейный чужой аромат, исходящий от старых бочек, и нить его тянется к кораблям. Я иду по ней, а сопящий тьеринг следует за мной. Он ступает бесшумно, но я все равно слышу.

Сила шелестит.

Медвежий след…

…он не спешит заглядывать в гости, оборотень-Бьорни, уж не знаю, почему. Просто приходит. Иногда. Теперь я способна различить следы, которые он оставляет.

Не для меня.

Охраняет?

Наблюдает?

Я не вмешиваюсь. Они сами решат, когда придет срок, потому как в последнее время рядом с медвежьими все чаще стали появляться детские. Хорошо ли это?

…новую служанку воспитать не так легко.

Ниточка силы вьется. И добравшись до корабля, расползается по доскам. Она прячется под известковой нашлепкой, будто кто-то гнездо свил.

— Здесь, — я указываю на него пальцем, и гнездо шипит, а известняк потрескивает, выпуская огромное уродливое насекомое. Тело его бело, полупрозрачно, стоит на тончайших конечностях, которых сотня, а может и две. Массивные жвалы, наполненные синеватым ядом, щелкают… и я отступаю.

А тьеринг с нехорошим словом хватается за кинжал.

Взмах и перерубленная пополам тварь падает.

Визжит.

И пытается доползти. До меня. Я, к слову, тоже едва сдерживаюсь, чтобы не завизжать самым позорным образом. Кто-то дергает меня за рукав, и я падаю… почти падаю… в чьи-то руки, которые передают в другие руки. И передо мной смыкается строй спин, а там что-то вспыхивает.

И пахнет уже паленым.

Горько…

— Испугалась? — вежливо интересуется тьеринг.

Да. Но в жизни не признаюсь.

— Что это было…

Тварь горела синим пламенем.

— Гархвар, — тьеринг протянул руку. — Редкостная пакость. Если уж гнездо успеет свить, то ничем не выведешь, только корабль сжечь. Дерево с него слабеет, да и не оно одно… значит, говоришь, поедешь за мной?

И смотрит этак самодовольно.

Мужчина.

Что с него взять?

…а про лавку мы договорились.

И это хорошо.

Почему я просто не вернулась домой? Корабли, люди, костры и сумерки… и ощущение спокойствия, отступивших забот. Здесь я могу не думать о том, что будет дальше.

Со мной.

С домом.

С людьми…

— Твой человек возьмет Шину в жены?

— Уже, — сказал тьеринг.

Он принес шкуру морского зверя, гладкую и мягкую, а еще невероятно теплую. И расстелив ее на чурбане, остатками укрыл мои ноги.

Уже…

А нам не сказала.

Она и не должна, но все равно не слишком приятно.

— Он не обидит ее, женщина.

— У меня, между прочим, имя есть.

— Как и у меня…

Действительно. И взрослые вроде бы люди, а туда же… я не хочу думать о Шину, которая обустраивается в лавке так, словно бы видит ее своей. И раньше это не бросалось мне в глаза, а теперь в каждом ее жесте, в каждом поступке мне мерещился скрытый смысл.

…если меня не станет.

…матушка не позволит добру уйти…

…но если с матушкой договориться, то…

…нехорошо так думать, но иначе не получается. И надобно поговорить с ней, и в прошлой жизни я бы не стала оттягивать неприятную беседу, напротив, я постаралась бы разобраться с проблемой как можно быстрее, теперь же вот сижу, любуюсь пламенем и пытаюсь справиться с чужой робостью.