— Это точно, — сказала бабушка и фыркнула.

— Не смейся! — возмутилась София. — Это же серьезные вещи! Молчи. Пиши: Я ненавижу полевых мышей. Нет, не так. Я ненавижу полевых мышей, но не люблю, когда они умирают. Конечно, они роют проходы в земле и грызут луковицы папиных цветов. И детей своих учат рыть проходы и грызть луковицы. А по ночам они спят, прижавшись друг к другу, и никому не придет в голову, что это тоже несчастные малютки. Хорошо сказано?

— Очень, — подтвердила бабушка, едва успевая записывать.

— А потом они съедают отравленную кукурузу или попадаются задними лапками в ловушку. Может быть, это справедливо, что они отравляются кукурузой и попадают в ловушки. Но как быть? Пиши: Как быть в том случае, если наказанная мышка ничего плохого не сделала? А назад не вернешь. Это очень сложный вопрос. Дети у них рождаются через каждые двадцать минут.

— Каждые двадцать дней, — пробормотала бабушка.

— И они их обучают тому же. Я говорю сейчас не только про мышей, но и про других мелких зверюшек. Они быстро плодятся и воспитывают своих детей, и все неправильно. А с насекомыми еще хуже, они снуют повсюду, а сами такие маленькие, что замечаешь их только потом, когда наступишь. А иногда и потом не замечаешь, но все равно совесть мучает. Как ни старайся, тут ничего не поделаешь, так что лучше об этом вообще не думать. Конец. Осталось место для виньетки?

— Осталось.

— Тогда нарисуй ее, — сказала София. — Ну, как тебе всё вместе?

— Прочесть вслух?

— Нет, — ответила София. — Не надо. У меня сейчас нет времени. Но сбереги трактат для моих детей.

В каком году было это лето, никто уже не мог сказать, оно запомнилось только как лето, когда разразился ужасный шторм. С незапамятных времен не бушевали в Финском заливе такие волны, несущиеся с востока, сила ветра достигла девяти баллов, но огромные валы вздымались так высоко, что можно было дать десять, а то и, как утверждали некоторые, все одиннадцать баллов. Это случилось в конце недели, по радио предсказали слабый переменный ветер, поэтому хозяева лодок ожидали хорошей погоды. Как никто не погиб, известно одному Богу, ибо шторм зародился за полчаса и быстро достиг своего апогея. Позже над побережьем кружили спасательные вертолеты, подбирая людей, мертвой хваткой державшихся за скалистые выступы или перевернутые лодки. Вертолетчики спускались на каждую шхеру, где была видна хоть какая-нибудь жалкая лачуга или другие следы жизни, и аккуратно заносили в свой список названия всех шхер и имена их обитателей. Если знать заранее, что обойдется без жертв, то таким штормом можно любоваться и восхищаться! Долго еще потом жители побережья рассказывали друг другу, где они находились и что делали, когда начался шторм.

День был жарким, побережье окутала желтая дымка, на море стояла едва заметная мертвая зыбь. Впоследствии много говорили об этой желтой дымке и мертвой зыби, вспоминая описание тайфунов из книг, прочитанных еще в детстве. Поверхность воды была в тот день необычайно блестящей, а уровень опустился намного ниже обычного.

Бабушка упаковала в корзину сок и бутерброды, и к полудню они уже подходили к Северной Серой шхере. Папа положил две сети на левую сторону, а бабушка пересела к нему. Серая шхера несла на себе печать глубокой грусти и одиночества, но они любили туда приезжать.

На берегу стояла опустевшая сторожка лоцмана, вытянутая постройка с низкими потолками и каменным полом, застланным досками от угольных ящиков. Она была прикреплена к скале железными скобами. Кровля из дранки прохудилась с одной стороны, но маленькая четырехугольная башенка посередине хорошо сохранилась. Над домом с пронзительным криком носились сотни ласточек, на двери висел большой ржавый замок, но ключа под крыльцом не было. Рядом живой стеной росла крапива.

Папа устроился на берегу поработать. Было очень жарко. Зыбь на море чуть увеличилась, яркий желтый свет слепил глаза. Папа привалился к скале и заснул.

— Мне кажется, что в воздухе пахнет грозой, — сказала бабушка. — А здешний колодец совсем протух.

— В нем полно всякой дряни, — подтвердила София.

Они заглянули в небольшую дыру колодца, уходившего цементными кругами вниз, в темноту. Бабушка с Софией всегда нюхали колодцы. Потом они осмотрели помойку невдалеке от сторожки.

— А где папа?

— Спит.

— Это неплохая идея, — сказала бабушка. — Разбуди меня, если будет что-нибудь интересное.

Она легла на песке между кустами можжевельника.

— А есть? А купаться? — спросила София. — А гулять по острову? Мы будем чем-нибудь заниматься, или вы способны только спать?

Было жарко, тихо и пустынно. Сторожка стояла на берегу, похожая на зверя, прильнувшего к земле, а над нею с резким криком сновали черные ласточки, словно ножи, рассекая воздух. София прошлась по берегу и вернулась: на всем острове не было ничего, кроме горы, поросшей можжевельником, да гальки, да песка с клоками высохшей травы. Небо и море заволокло желтым туманом, который слепил глаза сильней, чем солнечные лучи, на поверхности воды вздымались пологие холмы волн, прибой пенился у берега. Мертвой зыби не было видно конца.

— Господи, сделай так, чтобы что-нибудь произошло, — молилась София. — Всемогущий Боже, я умираю от скуки. Аминь.

Может быть, первым знаком перемены было то, что замолкли ласточки. Мерцающее небо опустело, птицы куда-то скрылись. София ждала. Кажется, ее молитва услышана. Напряженно вглядываясь в море, она заметила, что горизонт начал чернеть. Чернота ширилась и нарастала, а море зарокотало в предчувствии надвигающегося шторма. Оно подступало все ближе. Вдруг на остров со свистом налетел порыв ветра, и снова все стихло. Он пригладил прибрежную траву, словно шерсть какого-нибудь зверя. София ждала. Над водой повис черный сгусток, все предвещало большой шторм! Она бросилась ему навстречу. Разгоряченная, подгоняемая холодным ветром, София бежала со всех ног, громко крича:

— Началось! Началось!

Уровень моря поднялся. Невиданный шторм был ниспослан ей Богом, в своей безграничной щедрости он сгребал огромные массы воды и швырял их на скалы, траву и мох, с треском ломая кусты можжевельника. София носилась по берегу, молотя землю крепкими босыми ногами, и, ликуя, восхваляла Господа Бога. Вот теперь было здорово, вот теперь было весело, наконец что-то произошло!

Папа проснулся и вспомнил про сети. Лодку било бортом о берег, весла, громыхая, перекатывались по дну, мотор опутали водоросли. Папа отцепил трос и, налегая на весла, направил лодку против волн. С подветренной стороны море вздыбилось и напоминало покоробившуюся скалу, а наверху, на безоблачных небесах, излучавших желтое сияние, сидел Господь Бог, внявший мольбам Софии о шторме, и на всем побережье царили растерянность и суматоха.

Сквозь глубокий сон до бабушки донесся рокот накатывающих на берег бурунов, она села и прислушалась.

София упала на песок рядом с ней и закричала:

— Это мой шторм! Это я попросила Бога, чтобы он послал нам шторм, и он послал!

— Замечательно, — сказала бабушка. — Но у нас же сети расставлены.

Одному и в тихую погоду трудно справиться с сетями, а уж когда дует ветер, это почти невозможно.

Папа перевел мотор на малую скорость, поставил лодку штевнем поперек волн и начал выбирать сети. Первая благополучно вышла из рифов, но вторая зацепилась за дно. Папа переключил мотор на холостой ход и стал кружить на одном месте, пытаясь освободить сеть. Сетная подбора лопнула. Тогда он начал просто тянуть сеть, и наконец она вышла, разодранная, с рыбой и водорослями на дне. София и бабушка стояли и смотрели, как лодка, которую то и дело захлестывали волны, подплыла к острову, папа выпрыгнул из нее и, тут же ухватившись за борт, потащил ее к берегу. Широкий вал накатил на мыс и затопил корму, а когда она вновь показалась из воды, лодка уже лежала на суше. Папа пришвартовался, подхватил сети и, сгибаясь от ветра, пошел в глубь острова. София с бабушкой последовали за ним, стараясь держаться поближе друг к другу, их глаза горели, а на губах ощущался привкус соли. Бабушка шла, широко расставляя ноги и тяжело опираясь на палку. Ветер подхватил хлам, сваленный у колодца и обреченный долгие годы истлевать, превращаясь в прах, и разметал его по всему острову, пенящиеся буруны смывали в штормовое море лоцманское старье, колодезную вонь и гнетущую скуку бесконечных летних дней.