Эта книга выходит в свет согласно пословице: «Не было бы счастья, да несчастье помогло…» Когда в 1994 г. я печатал в издательстве Воронежского университета свою предыдущую монографию – «Практическое познание: философско-методологические очерки», то ее объем получился дороже той суммы, которая находилась в моем распоряжении. Пришлось пожертвовать одной главой рукописи – именно она составляет основу настоящего издания. Отделение части текста произошло, я надеюсь, достаточно органично: сначала вниманию читателей оказалась предложена теория практического познания или же гносеология чувственно-предметной деятельности. Теперь настала очередь методологии жизненной практики. При несомненной связи гносеологии и методологии, это все таки достаточно своеобразные горизонты философствования /что, помимо прочих авторов, ярко продемонстрировано Г. А. Подкорытовым¹/. Особенно заметна специфика нормативного, вообще регулятивного /т. е. собственно методологического/ по сравнению с дескриптивным /эпистемологическим/ сказывается в такой проблемной области, какова вненаучная реальность личности социума.

Разумеется, подготовленный несколько лет назад материал заново переработан ради нынешнего издания, снабжен введением и заключением, где резюмируется вся концепция практического познания. Его методология могла быть реалистично представлена только благодаря пересмотру многих идеологических вех, долго «флажковавших» движение философской мысли в СССР. Мой приятный долг – душевно благодарить тех коллег, кто непосредственно поддержал идейно и организована попытки автора совершить «концептуальный пробег» из не так давно объединившего нас узилища «всеобщего деалектико-материалистического метода» – на просторы антропологического философствования. Это прежде всего профессора Санкт-Петербуржского университета – Геннадий Алексеевич Подкорытов /мой высокочтимый учитель/, Борис Васильевич Марков и Борис Иванович Липский; затем рецензенты книги – профессор Уральского медицинского института Анатолий Афанасьевич Баталов и профессор Санкт-Петербуржского горного института Борис Яковлевич Пукшанский, наконец, доктор Илья Теодорович Касавин /Москва/ и доцент Юрий Константинович Корнилов /Ярославль/, в личном общении и переписке с которыми обсуждались многие идеи этой книги.

Ее замысел возник лет двадцать назад, в самых эвристических – общежитских беседах с моими замечательными однокашниками по аспирантуре философского факультета Ленинградского университета: Павлом Зайдфудимом /ныне доктором биологических наук; Москва/ и Виктором Чуешовым /профессором философии; Витебск/.

Разумеется, за возможные недочеты и спорные моменты нижеследующего изложения я несу ответственность единолично и буду признателен любому его заинтересованному критику.

Проблемная ситуация с уточняемой здесь темой моей работы выходит достаточно деликатной. Отечественные философы некоторых последних поколений по праву гордятся своими исследованиями по теории и методологии науки, выполненными за 60-80-е гг. На фоне «научных-пренаучных» коммунизма да атеизма, беззастенчиво вульгаризировавшегося «исторического» материализма, схоластического теоретизирования вокруг категорий и «законов» материалистической диалектики, логикометодологические штудии философских проблем естествознания, а затем и обществоведения, техники выглядели в СССР заповедником философского творчества, оазисом деидеологизированной духовности. От цензуры откупались цитатой в начале предисловия к автореферату или другой публикации из материалов очередного партийного съезда, которые кто-то из московских философов же и писал для вождя. Однако с недавних пор за «постой в башне из слоновой кости», причем постпозитивистской, надо признать, архитектуры, нам приходится платить по счетам профессиональной совести. Один из них предъявляет профессиональному сообществу российских философов, по крайней мере значительной части, включая автора этих строк, обвинение в сциентизме или, мягче говоря, в наукоцентризме.

Причем огромные, постоянно растущие и в любой перспективе незаменимые уже возможности науки никто не собирается оспаривать /кроме наиболее темных и одичавших в переходное время обывателей/. Наука с определенных пор – полноправный партнер в частности лидер человеческого познания и деятельности в целом. Тем не менее давно настала пора обратить внимание гносеологии и методологии на основах участников многосложного и противоречивого процесса изучения и основания мира человеком, т. е. на дополнительные к науке и даже альтернативные ей формы рациональности, варианты духовности.

Речь идет не только и не просто о выяснении социокультурного контекста развития науки /что само по себе весьма интересно/, но о возможности и необходимости теории и методологии вненаучного познания и мышления. Уже нельзя считать истину, логику, метод, даже теорию и прочие эпистемологические феномены монополией науки. Идея гетерогенности и разнотипности познания оказалась выдвинута на рубеже 80–90 гг. параллельно в нескольких центрах философской мысли нашей страны: в Москве /В. Г. Федотовой, И. Т. Касавиным, В. П. Филатовым и др./, Санкт-Петербурге /Б. В. Марковым, Б. Я. Пукшанским, Г. Л. Тульчинским и др./, Киеве /Е. К. Быстрицким /, Минске /Ю. А. Хариным/, Екатеринбурге /А. А. Баталовым/. Похожее идейное течение заметно и на Западе – там все чаще заказывают теоретико-методологические поминки по постпозитивизму¹. Мне довелось составить едва ли не первые обзоры соответствующих публикаций и смежной литературы по историческим, психологическим, лингвистическим, биологическим аспектам вненаучной когнитивности². Однако отмеченное направление философского анализа еще не получило должного признания в «невидимом колледже» гуманитариев. Это, видимо, вполне естественно: носители прежней и новой парадигм методологии и тут обязаны осуществлять какое-то время и это даже способствуем их взаимоотношению. В этом смысле показательно академическое издание очередной «Теории познания», где в 1–2 томах /М., 1991/ речь идет целиком о познании естественно научном, и только в томе 3 /М., 1993/ появляется глава о вненаучном познании, а том 4 /М., 1995/ опять посвященный наукам, только гуманитарным.

Трудности с терминологией, задающей сам предмет исследования, мне стоит признать с самого начала. Хотя термин «вненаучное знание» входит уже в философскую моду, он вряд ли может, признан удачным. В нем ощущается застарелый наукоцентризм: за абсолютную точку отсчета принимаются критерии научного знания и познания. В действительности же эти категории далеко не везде и не всегда действительны в реальной жизни человека и общества. К тому же отрицательные определения вообще не слишком логичны: что нам дает дефицит женщин как немужчин или зимы как внелета? Далее, под единым колпаком вненаучности прячутся существенные различия между реалистическими и иллюзорными; до-, пред– и действительно по природе своей вненаучным правлениям и элементам процесса познания. Поэтому, продолжая за неимением пока лучшего выражения пока пользоваться и этим термином как обобщающим большинство рассматриваемых в книге сюжетов, я предпочитаю такие дополнительные определения разных моментов атеоретического познания, как профессиональное, обыденное, практическое, визуальное, прикладное и т. д.

Как возможна гносеология и методология без науки? На этот вопрос короче всего ответить ссылкой на такие историко-философские прецеденты, как учение Аристотеля о фронезисе; «кодифицированный разум» римского права; этический интеллектуализм томизма; критика книги К. А. Гельвеция «Об уме», данная Д. Дидро; кантовское различие между спекулятивными и практическими воплощениями разума; прагматистская концепция истины, которая «держится деятельностями», равно необходимыми субъекту; расшифровка «языковых игр» поздним Л. Витгенштейном; отечественные варианты «гносеологической онтологии» у Н.Ф. Федорова, П. А. Флоренского; «философия хозяйства» С.Н. Булгакова; и некоторые другие эскизы деловой, жизненной логики, в том числе выполненные совсем недавно, в 1990-е гг³.