— Да, вы уловили мою мысль. — Мальтузиан улыбнулся и дрожащей рукой поднес к губам бокал. — Пожалуй, этот феномен имеет отношение к речевому центру в правом полушарии и к особому участку, который называется «зона Вернике». Когда в ходе современных лабораторных экспериментов испытуемым раздражали эту зону, они зачастую слышали властные голоса, которые либо убеждали их в чем-то, либо отдавали приказы. Но эти голоса были очень слабые и далекие. По мнению Джейнса, это объясняется тем, что подобные слуховые галлюцинации поступают из правого полушария в левое не через мозолистое тело — так сказать, мост между полушариями, — а по другому пути, через переднюю спайку.

— Ну, теперь-то мне все понятно, — усмехнулся я.

Мальтузиан не оценил моего остроумия, а закрыл на миг глаза и заговорил быстрее и настойчивее, словно скоро все должно было проясниться.

— Джейнс предлагал много объяснений тому, что глас Божий становился все слабее: геноцид, природные катаклизмы, естественный отбор, изменения окружающей среды, для приспособления к которым требовалась вся чудесная пластичность человеческого мозга, однако мы с коллегами считали, что ослабление голоса стало результатом быстрого сокращения передней спайки до ее нынешних размеров — всего около одной восьмой дюйма в поперечнике. Мы полагали, что именно эта физиологическая перемена и разбила групповое сознание на индивидуальные разумы. «Боже мой, Боже мой! Для чего Ты меня оставил?» Понимаете? Тут все гораздо сложнее, но это главное.

— От этой перемены зависело выживание человечества как вида? — спросил я.

— Развитие цивилизации потребовало разнообразия.

— Интересно, — только и выдавил я.

— Как я уже сказал, — продолжил Мальтузиан, — лишь немногие отнеслись к Джейнсу серьезно, но я с ним согласился. Его идеи были революционными, но не безосновательными.

Он достал из серебряного портсигара сигарету и закурил.

— Может быть, не стоит? — Я кивнул на сигарету. — Ведь вы плохо себя чувствуете.

— Условный рефлекс, который выработала у меня фирма «Филип Моррис», — улыбнулся старик.

— Надо полагать, эта теория — только начало, — сказал я.

— Отлично, профессор, — прошелестел Мальтузиан. — Как мог бы написать Фарид Ад-дин Аттар,[15] если бы историю, которую я собираюсь вам поведать, написали иглой в уголке глаза, она все равно послужила бы уроком осмотрительному слушателю. — Он взял бутыль и налил мне еще бокал вина, — Начнем с того, что если вы кому-то расскажете о том, что расскажу вам я, то навлечете и на себя, и на свою семью нешуточные беды. Ясно?

Я тут же вспомнил все фотографии Мальтузиана с военными и его слова о том, что он служил в секретных правительственных подразделениях. Комнату залила мрачная тишина, и я замер под пристальным взглядом его огромных глаз. Я подумал, что надо встать и уйти, но вместо этого медленно кивнул.

— Я участвовал в секретном правительственном проекте под названием «Каруселька». Дурацкое название — если не думать о том, какой чудовищной была наша работа. Нам как психологам дали задание создать преданных своему делу наемных убийц, лишенных личной воли, которые делали бы все — буквально все, — что им прикажут. Иногда это называют «контроль над сознанием». Некоторое время ЦРУ полагало, будто для этой цели годится наркотик ЛСД, но он порождал не биороботов, а субъектов с беспредельно расширенным сознанием. Потерпев эту неудачу, правительство обратилось к бихевиористам. Моя лаборатория находилась в просторном старинном викторианском особняке в глухом лесу. Никто не заподозрил бы, что в подвале особняка идет кошмарный эксперимент, связанный с «холодной войной». У меня было двое коллег, и мы, руководствуясь теорией Джейнса, расширяли и укрепляли внешнюю спайку в мозге испытуемого, чтобы усилить слуховые галлюцинации, для чего вживляли ему свиные артерии и обезьяньи нейроны. Я выработал у испытуемого условные рефлексы, благодаря которым стал для него гласом Божьим. Мои слова неумолчно звучали в его голове. Стоило мне один раз отдать ему команду — и он слышал ее, пока не выполнял приказ.

Как мне было не подумать, что Мальтузиан меня дурачит?

— Неужели я кажусь вам таким легковерным? — спросил я и расхохотался, да так, что пролил вино на стол.

Старик даже не улыбнулся.

— Мы создали зомби, — продолжал он. — Вот вы смеетесь, а должны бы смеяться над собой. Вы не понимаете, как невероятно внушаем человеческий разум — даже без нашего вмешательства. В десятке языков слова «слушать» и «слушаться» — однокоренные. В итоге нашего эксперимента тот человек делал все, что ему говорили. Результаты поразили даже нас самих. Я приказал ему за неделю выучиться бегло говорить по-французски. Он выучился. Я приказал ему сыграть ноктюрн Шопена, прослушав его всего один раз. Он сыграл. Я приказал ему выработать у себя фотографическую память. Я приказал ему перестать стареть. Для определенных заданий я даже приказывал ему становиться толще, тоньше, даже ниже ростом.

— Это невозможно, — сказал я.

— Чушь! — отрезал Мальтузиан. — Уже давно известно, что мысль способна изменить физиологическую структуру мозга, если она достаточно глубока. Если бы мы с коллегами имели возможность опубликовать наши открытия, люди узнали бы, что длительные и весьма сосредоточенные размышления способны изменить физиологическую структуру — не только мозга.

Мне было очевидно, что из-за болезни Мальтузиан повредился в уме. Я сделал серьезное лицо и со смешанными чувствами интереса и горечи сделал вид, что внимательно слежу за его рассуждениями.

— Зачем вы мне все это рассказываете? — спросил я.

— Зачем? Да-да, зачем? — повторил он, и на глаза его набежали слезы, что поразило меня даже больше, чем рассказ. — Зомби оказался полезным. Только, пожалуйста, не спрашивайте, чем именно, — скажем так, его деятельность привела к снижению выступлений против демократии. Но затем, когда «холодная война» закончилась, наш проект закрыли. Нам приказали уничтожить зомби и сжечь лабораторию и вручили крупные суммы наличными, чтобы мы могли возобновить нормальную жизнь, пригрозив, что, стоит нам лишь намекнуть о «Карусельке» кому угодно, нас убьют.

— Уничтожить зомби? — спросил я.

Старик кивнул.

— Но меня замучила совесть. Во мне заговорил мой собственный бог. Ведь этого человека, которого мы создали и набили моими командами, — этого человека похитили. Простого среднего гражданина, у которого были жена и маленький ребенок, среди бела дня увезли прямо с улицы в длинном черном автомобиле. Его близкие так и не узнали, что с ним стало. А ведь и я, согласившись работать на «Карусельку», подписал договор, по которому был обязан больше никогда не видеться с родными. Я исчез уже после того, как родители и сестра переехали в эту страну. И прекрасно знал, что, стоит мне подать им хоть какую-то весточку, они погибнут. Все эти годы я невыносимо тосковал по ним, особенно по сестре, с которой нас очень сблизило ужасное прошлое на родине. Поэтому уничтожить зомби я не мог.

— Это было бы убийство, — сказал я и тут же пожалел о сказанном.

— Это в любом случае было бы убийство, — поморщился Мальтузиан. — Либо я убил бы зомби, либо нас всех убили бы вместе с зомби. Так вот, я воспользовался случаем и бросил в огонь труп, который несколько лет хранился у нас в морге. Мы надеялись, что никто ни о чем не догадается и что, если на пепелище найдут человеческие останки, этого будет довольно. Не забывайте, мы говорим о правительстве. Мы имели возможность изучить его методы и поняли, что для него главное — молчание.

Мальтузиан и сам умолк и уронил голову на грудь. Мне подумалось, что он уснул. Я вежливо кашлянул, и он протянул руку за вином, но передумал. То же самое повторилось с портсигаром. Затем он поднял глаза на меня.

— Я умираю, — проговорил он.

— Прямо сейчас? — спросил я.

— Скоро, очень скоро.

— Вам об этом сказали в больнице?