– А после бразды, так сказать, правления перейдут уже к законному, так сказать, председателю, - сквозь нарастающий шум медленно выговорил ветеран.

Через двадцать минут Кошелев уже сидел в президиуме и вел заседание сессии, удивляясь, как легко это получается. Вопросы были пустяковыми: "Об утверждении положения о конкурсе на должность председателя райисполкома", "О формировании постоянных депутатских комиссий", "Об утверждении количества депутатов работающих в районном Совете на постоянной основе" и прочее в том же духе. Все было заранее подготовлено, проекты решений и фамилии записанных на выступление были заботливо и аккуратно напечатаны заранее.

Управились быстро. Еще не было пяти, когда повестка дня оказалась исчерпанной, и Кошелев объявил заседание закрытым.

Заведующая канцелярией, полная женщина лет сорока проводила Кошелева в его новый кабинет. Раньше в нем располагался председатель исполкома, но за несколько дней успели сделать косметический ремонт и расставить новую мебель. Неприметная дверь в углу кабинета вела в небольшую комнату отдыха. Там было тихо и покойно. Только, опустившись на мягкий, импортный диван, Кошелев почувствовал, что устал, и решил до начала банкета отдохнуть здесь, не заезжая домой.

Он закрыл глаза и расслабился, но события минувшего дня не отступали.

"Все-таки испортили настроение", -раздраженно подумал он вспоминая, как несколько депутатов пытались обвинить его в каких-то неведомых преступлениях. Даже притащили уголовника Михайлова, требовали дать ему слово. А зачем давать слово постороннему? Михайлов пытался скандалить, но два товарища вежливо помогли ему выйти из зала.

Тогда к микрофону прорвался какой-то нечесаный депутат. Что ж, депутату не откажешь, любой депутат, даже пострадавший в свое время от органов - разумеется, справедливо пострадавший - имеет право высказать своем мнение.

Ну, рассказал нечесаный, что он в течение нескольких лет работал во враждебной среде под псевдонимом Коршунов, и что? Разве это секрет? Разведчики меняют имена, как перчатки в ненастный день, это их долг.

Кошелев так и ответил: мол, выполнял возложенные на него служебные обязанности. Да, на основе добытых им данных кое-кого сажали. Но, во-первых, сажал не Кошелев, сажал народный суд, руководствуясь советскими законами. А, во-вторых, сажали валютчиков, спекулянтов и шпионов, матерых врагов советского государства, подрывавших государственную безопасность. Честных людей, пусть даже оступившихся, не сажали, их берегли, с ними проводили профилактические мероприятия, вовремя предостерегали от ошибок. Взять, например, того же Горлова! Ведь, его не посадили, хотя было за что, даже ДОР[110] на него завели, где он проходил как "Звездочет".

Кошелев вспомнил, с какой благодарностью - прямо на лице была написана - слушал его Горлов во время встречи с кооператорами района. И - какой же молодец - словом не обмолвился, что знакомы! Да, настоящие советские люди умеют ценить помощь, оказанную органами!

"Надо будет подойти к нему на банкете, на виду у всех тепло поприветствовать", - решил Кошелев, вспомнив, что продукты и вино для сегодняшнего вечера выделил именно Горлов за счет своего совместного предприятия.

Кошелев улыбнулся, вспомнив, как ловко отбрил того демагога. Добрых четверть часа тот бубнил с трибуны, до хрипоты обвинял во всяких грехах, будто Кошелев виноват в репрессиях 37-го года и, вконец заговорившись, вдруг ляпнул, что Кошелев манипулирует людьми, умеет-де так доходчиво объяснять все людям, что они ему верят.

На всю предыдущую чепуху Павел Константинович ответил коротко и с достоинством: дескать, у некоторых рыб очень большая голова, но она лишена разума, как это случается с некоторыми людьми, в чем уважаемые депутаты только что могли убедиться. Все засмеялись, а нечесаный стал что-то выкрикивать, снова рвался к микрофону. Его, было, хотели вывести, но Кошелев вежливо заметил: "Я же вас, уважаемый коллега, не перебивал, дал вам возможность высказаться. Если вы не уважаете меня, так окажите уважение основному принципу демократии - свободе выражать свое мнение!" Ответить было нечего и Кошелев продолжал, зацепившись за последние фразы этого клеветника: "Кто же вам, демократам, мешает говорить так, чтобы люди вас слушали и понимали? Людям нужна правда, нужно, чтобы о них заботились, вникали в их нужды и сокровенные чаяния! Ведь, любой человек знает, что ему нужно, но большинство может быть подавлено этим знанием. Поэтому они и доверяют власть своим избранникам, тем, кто ощущает смысл и цель жизни в осознании того, что служат людям. И чтобы изменить жизнь людей к лучшему, их надо любить, влияя на них пропорционально внутренней убежденности и любви к ним!".

В итоге избрали подавляющим большинством голосов. Даже сомневающиеся - были и такие - проголосовали "За"! А десяток голосов "Против"? Так, это даже хорошо, что не единогласно - говорит о свободе мнений, о плюрализме. Кому это мешает?

"Никому!" - сам себе ответил Кошелев и подумал, что не было бы нынешнего разгула вседозволенности и нигилизма, если б вовремя прислушались к его предложениям. Сколько рапортов он написал, сколько врагов нажил, убеждая руководство, что воспитывая у людей стремление к одной цели - торжеству коммунизма - нужно дать возможность каждому оставаться самим собой, разумеется, в пределах дозволенного. Ведь личность реализует себя социально только тогда, когда она свободно и полно раскрывает свою индивидуальность, гордится собственной неповторимостью и нестандартностью. Не надо кроить всех на один аршин - это пригибает людей, делает их духовно стреноженными, общественно пассивными. А от общественной пассивности до враждебной позиции - всего один шаг. В конце концов он делом доказал правильность своей позиции. Его работа среди творческой интеллигенции обогатила КГБ бесценным опытом. Правда, воспользовались этим опытом плохо, очень плохо. Теперь спохватились, даже либерально-демократическую партию помогли организовать с целью подлинно демократической многопартийности, да поздно!

"Ну, ничего, еще не все потеряно! Точнее, ничего не потеряно, пока сохранено главное", - неторопливо и умиротворенно думал Кошелев, не замечая, что засыпает.

"Я хочу, чтобы на протяжении веков продолжали спорить о том, кем я был, о чем думал и чего хотел", - вдруг услышал он свой собственный голос.

– Часто люди падают с большой высоты из-за тех же недостатков, которые помогли ее достичь, - ответил высокий человек в мятом пиджаке и вытертых на коленях, давно не глаженых брюках.

"Это Рубашкин! Та самая шелупонь, которая пыталась напечатать про меня пасквиль", - догадался Кошелев.

Лицо человека было крупным, с четкими чертами, но было невозможно составить словесный портрет: контур не различался - то ли овальный, то ли треугольный, носогубных складок не было вовсе, а цвет волос - неопределимый. Глаза человека метали молнии.

"Не могу же я сказать, что у него в глазах молнии! Наружка[111] меня на смех поднимет", - ужаснулся Кошелев.

– Лучше заслужить почести и не получить их, чем пользоваться почестями незаслуженно, - нравоучительно сказал человек и помолчав, добавил: - Вашу ценность, гражданин подполковник, определяет не то, что вы получаете, а то, что вы отдаете обществу.

– Я все отдам обществу, все до последней капли крови, а если потребуется, то и жизнь! - воскликнул Кошелев и услышал тоненькое мелодичное треньканье.

Еще не совсем проснувшись, он схватился за стоявший рядом телефон.

– Ну, как настроение у именинника? - раздалось в трубке.

– Бодрое, товарищ генерал-майор! Готов к выполнению Ваших служебно-оперативных заданий, - узнав Суркова, ответил Коешелев.

– Во-первых, не генерал-майор, а генерал-лейтенант…