Адачи давно привык к интенсивной и незамысловатой сексуальной жизни, и она приносила ему такое же физиологическое удовольствие, как и занятия кендо. Теперь же в любовных переживаниях стало принимать активное участие все его существо. Это было непередаваемо прекрасное, иногда пугающее чувство, и Адачи часто досадовал на то, что расследование убийства требовало от него полной самоотдачи и внимания, тем более что дело Ходамы было гораздо большим, чем заурядный случай умышленного нанесения тяжких телесных повреждений с летальным исходом.

В доме Ходамы к регистрирующей аппаратуре были подключены камера видеонаблюдения, установленная перед воротами, и камера перед главной приемной. Собственно говоря, камер было гораздо больше, но все они, за исключением двух упомянутых, были соединены с мониторами наблюдения и ничего не записывали. Лаборатория смонтировала пленки из этих двух камер таким образом, чтобы воссоздать события в их хронологической последовательности, однако ни одного кадра вырезано не было, и от этого при ее просмотре впечатление мрачной документальности усиливалось. Изображение шло без звука и в черно-белом цвете, но от этого фильм не выглядел менее убедительным.

Увы, помочь в расследовании он почти ничем не мог.

— Темные деловые костюмы и лыжные маски, — сказал Адачи почти весело. — И хирургические перчатки. Эти люди ни капли о нас не заботились. Заметь, даже номерные знаки на машинах закрыты темной тканью или чем-то в этом роде. Это довольно характерно для профессиональной работы.

Голос его звучал при этом довольно спокойно и расслабленно. Не успела Чифуни войти в его квартиру, как он тут же увлек ее на татами, хотя вполне возможно, что это она повалила его. С Чифуни никогда и ничего нельзя было знать наверняка. Теперь же она сидела рядом с ним на полу совершенно голая и держала в руке пульт дистанционного управления от его видео. Оба пили охлажденное белое вино и опирались спинами на мешки с фасолью.

Адачи мимоходом подумал, что вести расследование иногда бывает чертовски приятно.

Сам он был не совсем гол; в процессе борьбы с Чифуни Адачи лишился почти всех своих одежд, однако на шее у него все еще болтался галстук, строгий галстук Столичного департамента полиции, в котором он ходил на работу. Галстук был безнадежно измят, и Адачи, сняв его через голову, метнул последнюю остававшуюся на нем деталь туалета в направлении дверной ручки, словно кольцо. Бросок был точен, и галстук повис на двери, слегка раскачиваясь.

— Мы узнали модель машины, количество нападающих, а также получили сведения об их телосложении и марках оружия, — возразила Чифуни. — Для начала это не так уж мало. Не ленитесь, суперинтендант. Вам, наверное, хотелось бы, чтобы они носили на лацканах таблички с именами.

— Отмотай назад, — попросил Адачи. Он был очень доволен своей видеоустановкой и даже слегка гордился ею. “Мацушита Электрик” собрала в ней все свои последние достижения, отнюдь не последними из которых могли считаться повышенная разрешающая способность, несколько скоростей замедленного воспроизведения и стоп-кадр. Если на пленке хоть что-то есть, они непременно это увидят.

Чифуни запустила пленку с самого начала, потом еще раз и еще. Потом она заметила, что Адачи снова способен ответить ей любовью, и на некоторое время оба отвлеклись от расследования.

Затем они прогнали запись еще два раза, сосредоточившись на одном из нападавших, который, судя по всему, отдавал приказания остальным. Его лицо и шея были полностью закрыты, а обычный деловой костюм не давал им в руки ни единого ключа, разве что не скрывал того факта, что главарь был рослым и сильным человеком.

Когда он вытянул руку, приказывая своим сообщникам окружить, дом, его пальцы попали в фокус камеры, и оба следователя сразу заметили одну любопытную деталь. Через тонкую хирургическую перчатку на левой руке просвечивали очертания массивного перстня.

— Кеи Намака? — спросил Адачи. — Фигура очень похожа, движения и жесты — тоже. Намака носит перстень, похожий на этот. Пожалуй, я свяжусь с лабораторией, чтобы они сделали снимок покрупнее. Но, черт возьми, неужели Кеи сам возглавил нападение на Ходаму? Если да, то он, должно быть, сошел с ума. Такие люди, как он, никогда не делают грязную работу своими руками, это — не для них.

— Но смерть Ходамы тоже была не слишком обычной, — возразила Чифуни. — В этом есть что-то личное. Кроме того, мне кажется, здесь могла быть замешана политика, что достаточно интересно само по себе.

— Что ты хочешь сказать?

— Обычное убийство расследовать тем труднее, чем больше проходит времени, — пояснила Чифуни. — Дело Ходамы совсем иного свойства. После его смерти тот, кому это было выгодно, должен непременно вылезти из своей Щели в полу. Мы же пока не слишком задумывались над вопросом, кому это выгодно. Подумай об этом, Адачи. Власть не терпит пустоты. Убей куромаку и посмотри, кто появится на поверхности.

— Другой куромаку, — медленно сказал Адачи. — Другой кукловод и другие марионетки.

— Убийство Ходамы могло быть актом мести, — высказала свое мнение Чифуни, — но я думаю, что основным вопросом был вопрос о власти. Нужно искать, к кому перешло влияние Ходамы.

Адачи внимательно посмотрел на нее.

— Ты что-нибудь знаешь?

— Больше, чем ты, — ответила Чифуни, — но ни один из нас не знает достаточно много. Я работаю в этом направлении.

— Политика! — с отвращением воскликнул Адачи.

— Не только, — поправила его Чифуни. — Не все так просто.

Она погладила Адачи по щеке и поцеловала его.

— Интересы влиятельных лиц, коррупция, крепкие исторические корни и терроризм — вот что это такое. Это опасное и кровавое дело, любимый. Поэтому не забывай носить с собой свою игрушку.

— Любимый? — переспросил Адачи, зардевшись как школьник. Выглядел он при этом очень довольным Чифуни взъерошила ему волосы.

— Это просто оборот речи, — сказала она. — Не обольщайся и не давай увлечь себя идеям, которые не имеют под собой почвы.

Однако прошло еще несколько секунд, прежде чем до сознания Адачи дошло все, сказанное ею.

— Терроризм? — переспросил он. — Я, черт возьми, не понимаю, что происходит. Куда девалось обычное старомодное убийство?…

Он помолчал, а потом добавил:

— Может быть, у нашего убийцы просто немного странное чувство юмора? Может быть, он просто попытался извлечь максимум удовольствия из факта, что когда он явился убивать Ходаму, то застал его в ванной? Лично я так не думаю. Это не просто политическое убийство. Ходама с самого начала должен был умереть в мучениях. Так что хотя это убийство могло быть политическим — должно было быть политическим, учитывая, кем был Ходама, — я продолжаю считать, что главенствующим мотивом была месть.

— Тем не менее, — ровным голосом посоветовала Чифуни, — приглядись к политикам. Посмотри, какие новые связи появились, какие новые союзы возникли. Иными словами, куда тянется веревочка.

Адачи просвистал несколько строк из старой битловской песенки. “Битлз” в Японии чтили. Сам Адачи, будучи еще ребенком, однажды ходил на их концерт в “Ниппон Будокан”. Для него это был незабываемый вечер, и теперь Адачи недоумевал, почему нынешнее поколение унылых поп-звезд, едва достигших подросткового возраста, может считаться прогрессом по сравнению с теми временами. Большинство японских певцов обладали слишком малым запасом прочности и к двадцати годам считались уже чуть ли не стариками. Иногда Адачи даже казалось, что их, словно роботов, собирают где-то на огромном заводе и заменяют новыми по мере морального и физического износа. Это был известный принцип “гибкого” производства: сначала появились автомобили на одну поездку, за ними — управляемые неясной компьютерной логикой звезды-однодневки. Все нужды человека обеспечивались государством и полудюжиной крупных корпораций. А впрочем, были ли государство и бизнес чем-то отдельным?

Эта мысль испугала Адачи тем, что слишком многое в ней было от реальности. Он не имел ничего против единообразия и однородности японского общества, но как еде необходима соль, так и общество нуждалось в полезных и решительных индивидуальностях.