В спальне теснилось человек десять: брат и сестра Майкла со своими супругами, камердинер и секретарь герцога, врачи.

Графиня Херрингтонская, сестра Майкла, завидев его, нахмурилась:

— Странно, что ты здесь. Он сжал губы.

— Если мое присутствие нежелательно, Клаудиа, это легко поправимо.

Брат Майкла, услышав его разговор с сестрой, мрачно заметил:

— Здесь не место для пререканий. Отец хочет видеть Майкла, поэтому я и пригласил его.

Все Кеньоны были высокого роста, шатены, с тонкими чертами лица, в маркизе Бенфилдском проглядывали надменность и уверенность в себе человека, которого растили герцогом. В детстве братья неплохо ладили, между ними было всего два года разницы, и мальчишкой Майкл звал брата Стивеном.

Но уже не один десяток лет Майкл не называл брата иначе, как Бенфилд.

— Там Майкл? — раздался хриплый шепот, и все посмотрели в сторону кровати.

— Да, сэр. Я приехал. Майкл подошел ближе.

Герцог стал похож на тень, кожа да кости, и только в глазах по-прежнему горел гнев.

— Уйдите все, пусть останутся Майкл и Бенфилд, — проскрипел старик.

— Но, отец… — запротестовала было Клаудиа. Отец не дал ей договорить:

— Вон!

Всех будто ветром сдуло. Лицо Клаудии перекосилось от злости.

Майкл вопросительно посмотрел на Бенфилда, но тот лишь покачал головой.

— Хотите знать, зачем я вас позвал, — все тем же скрипучим голосом проговорил герцог.

Это было скорее утверждение, чем вопрос. Майкл напрягся. А он, дурак, еще надеялся на примирение в последнюю минуту. Какое, к черту, примирение, если между ними никогда не было ничего общего. Гадая, какой еще сюрприз приготовил ему перед смертью родитель, Майкл осторожно сказал:

— Вполне естественно для отца желание увидеть перед смертью всех своих детей.

— Ты мне не сын, — с гримасой отвращения произнес старик.

Майкл был на пределе.

— Как вам угодно, сэр, — холодно сказал он. — Меня не удивляет лишение наследства, но будь я проклят, если знаю, какое преступление совершил. И никогда не знал.

Выцветшие голубые глаза герцога полыхнули злобой.

— Ты не мой сын! Я, кажется, ясно выражаюсь? Чего еще можно было ждать от этой шлюхи, твоей матери?!

Майкл стал задыхаться и, пытаясь совладать с собой, перевел взгляд с герцога на Бенфилда. Те же черты лица, тот же цвет волос, которые он видел каждое утро в зеркале.

— С вашего разрешения, я очень похож на Кеньона. Возможно, она солгала, чтобы вас позлить.

Бог свидетель, герцог и герцогиня жили, как пауки в банке. Старик побагровел от ярости.

— Она не лгала. Ты сын моего младшего брата Родерика. Я застал их вместе.

Бенфилд судорожно вдохнул, он, как и Майкл, был в шоке.

— Ей не нравились мои интрижки, и она отплатила мне тем же, — продолжал герцог. — Сказала, что Родерик ей всегда нравился, что он красивее и в постели лучше меня. Мало того. Заявила, что я должен быть ей благодарен, потому что, случись что-нибудь с Бенфилдом, наследником станешь ты, то есть герцогом по-прежнему будет Кеньон. Благодарен! Сука — вероломная, проклятая сука! Она знала, что у меня нет выбора, что я вынужден тебя принять, и торжествовала.

Он зашелся в кашле. Бенфилд протянул старику стакан воды, но тот отвел его руку.

— Я был старшим, и Родерик ненавидел меня. И конечно же, обрадовался возможности наставить мне рога, которую ему предоставила Джорджиана, навязавшая мне в наследники его сыночка. Нечего сказать, хорошая была парочка!

Майкл оцепенел и снова стал задыхаться. Какая нелепость! Появиться на свет для того лишь, чтобы стать игрушкой в руках ненавидящих друг друга родителей. Неудивительно, что ничего, кроме ненависти, он в детстве не видел.

— Почему вы решили рассказать мне об этом сейчас?

— Чтобы ты знал, кто твой отец. Герцог скривил губы.

— Бенфилд тоже должен быть в курсе дела, как будущий глава семьи. Может быть, теперь он постарается поскорее произвести на свет сына. Кроме того, человек он мягкий и мог относиться к тебе, как к родному брату.

— Об этом не беспокойтесь, — ответил Майкл с горечью. — Он никогда не питал ко мне особо горячих родственных чувств.

— Ты вылитый Родерик. — При воспоминании о брате лицо герцога исказила гримаса. — Те же проклятые зеленые глаза. Та же красота, сила, напористость, которых так не хватает моему собственному сыну. — И, проигнорировав протестующий возглас Бенфилда, он закончил: — Мне следовало отправить тебя в Индию, как Родерика.

Майклу хотелось ударить, изувечить этого человека, мучившего его всю жизнь, но зачем? Герцог умирал, снедаемый ненавистью, и это само по себе было пыткой.

— Благодарю вас за то, что хоть перед смертью были откровенны со мной. Прощайте, сэр! Желаю вам с миром уйти из жизни.

Герцог судорожно вцепился своими костлявыми пальцами в покрывало.

— Я презираю сам факт твоего существования, но… не могу не уважать тебя. Ты с честью служил в армии, а выделенную тебе, как младшему сыну, долю наследства сумел приумножить. Мне бы такого наследника.

Герцог бросил негодующий взгляд на Бенфилда и снова обратился к Майклу:

— Я мечтал еще об одном сыне, а получил тебя.

— Я мог бы стать вашим сыном, если бы вы захотели, — жестко произнес Майкл и, чувствуя, что сейчас сорвется, поспешил уйти.

Бенфилд с посеревшим лицом схватил его за руку:

— Майкл, подожди!

— Зачем? Герцог уже сказал все, что хотел. — Майкл выдернул руку. — Не беспокойся, ноги моей больше не будет в этом доме. Желаю полностью насладиться наследством.

Бенфилд хотел что-то сказать, но под ледяным взглядом Майкла осекся.

Майкл рывком открыл дверь, и, когда вышел в прихожую, все выжидающе на него посмотрели. Ни на кого не глядя, он пересек прихожую и направился в холл.

Он спускался по мраморной лестнице, держась за перила, поскольку чувствовал себя отвратительно, хотя всячески скрывал это, прошел мимо лакея и наконец, выйдя наружу, с жадностью вдохнул свежий прохладный воздух, сразу испытав облегчение.

Итак, он незаконный сын. Это объясняло все: явную антипатию герцога, горячие ласки матери, когда она бывала в настроении, презрение Клаудии и Бенфилда, принявших сторону отца. Атмосфера в доме была накалена до предела.

Родерика Майкл не знал, он был еще ребенком, когда тот умер в Вест-Индии. Он только смутно помнил, как нянька говорила, что Майкл точная копия своего несчастного дяди. Об остальном она умалчивала.

К Люсьену Майкл не вернулся, а поехал совсем в другую сторону. Оправившись от шока, он, как ни странно, испытывал облегчение. Слава Богу, он ни в чем не виноват. Не совершил ничего, что дало бы повод отцу, точнее герцогу, без конца придираться к нему. И в Итон вместо Хэрроу, традиционной школы Кеньонов, Майкла отправили не по причине его ущербности.

Как ни старался Майкл доказать, что он лучше других, что чего-то стоит, отец знать его не желал. И все же его усилия не пропали даром. Они сформировали его характер, сделали его таким, каким он был. Чувствуя себя отверженным, он тянулся к таким же, как он, несчастным, что совершенно несвойственно отпрыску герцога. Так подружился он с Николасом, Кеннетом и остальными, в значительной мере обогатившими его жизнь.

Новость хоть и взбудоражила Майкла, не имела для него никакого значения. Он остался таким, как прежде, со всеми своими достоинствами и недостатками. И если бы даже он рассказал об этом друзьям, они не изменили бы к нему своего отношения. Он находил у них прибежище, когда рос, как в прямом, так и в переносном смысле, и вряд ли они отвернутся от него теперь. Благодаря шахтам и выгодным капиталовложениям он разбогател и давно не нуждался в помощи герцога, так что наследство его совершенно не интересовало.

Майкл попытался осмыслить прошлое в свете новой, сногсшибательной информации. Семьи он не потерял, нельзя потерять то, чего не имеешь. Что изменилось, так это его отношение к герцогу. Как ни странно, он больше не испытывал ненависти к старику. Будь герцог добрее, он относился бы к незаконному сыну жены более терпимо. Но герцог отличался жестокостью, ему ничего не стоило оскорбить Бенфилда, родного сына, при Майкле. Для него, движимого болезненным самолюбием и собственническими наклонностями, было настоящей пыткой постоянно видеть перед собой доказательство собственного унижения.