Нюпенко верил, что сознание афганцев извращено антисоветской пропагандой и отравлено ядом религии. Но вот как могут сомневаться в правильности политики Центрального Комитета рядовые члены партии, себе он объяснить не мог. Это росто не укладывалось в его голове.

Нюпенко не понимал и потому не любил шуток. Его по настоящему пугало, когда в его присутствии не стеснялись рассказывать анекдоты.

— Недавно в Москве было землетрясение, — говорил генерал Буслаев. — Стали разбираться. Оказалось, это с вешалки упал мундир Брежнева с его орденами.

Все хохотали. Нюпенко мрачнел и брался за щеку, как при зубной боли. Ведь надо же людям такое удумать, а генералу рассказать вслух!

Курков не имел даже приблизительных сведений о тонкости натуры начальника политотдела и потому вступил с ним в разговор как с человеком умным, понимающим, какова нынче жизнь, сколько стоит фунт лиха и где он лежит.

— У вас потомственная военная фамилия, — начал беседу Нюпенко и, словно дегустируя звуки, врастяжку произнес: — Кур-ков…

— Мастеровая фамилия, товарищ полковник, — возразил капитан. — У старых туляков, мастеров-оружейников, и фамилии были соответственные: Штыков, Курков, Шашкин, Саблин, Пороховщиков и даже совсем вроде бы иностранные — Эфесов.

Обычная доброжелательная улыбка Нюпенко погасла. Он не любил строптивцев, которых нужно убеждать или, что еще хуже, переубеждать. Сказал полковник о потомственной военной фамилии — почему с этим не согласиться? Нет, обязательно надо возразить, утвердить свое. А что изменится от того, если у фамилии не те, а иные корни? Ничего ровным счетом. Но вот возразить — это модно, это по-современному, когда каждый обучен дерзости и демонстрирует это при любом удобном случае. Оттого и начинается брожение в обществе, зреет самовольство и смута.

Предубеждение против капитана возникло сразу, но Нюпенко постарался его не показывать. Долг политработника — быть терпеливым. Усилием воли полковник вернул на место ласковую улыбку.

— Вам сообщили, куда вас назначают?

— Так точно. На Маман.

— Вы понимаете, сколь ответственно такое назначение? Вам надо проникнуться пониманием всей его политической значимости…

Курков не смог сдержать улыбку. Нюпенко сразу это заметил и опять насторожился.

— Что-то не так, капитан?

— Все так, но вот о политической значимости можно не говорить. Я третий год командую ротой и давно всем проникся. Не дивизию же мне предлагают.

— Выходит, рота для вас так, пустяк?

— Разве я это сказал?

— Нет, но ваш тон…

— Просто мне надоело слушать, когда при любом шаге напоминают о его политическом значении.

— Такие напоминания вполне естественны, капитан. Мы выполняем интернациональный долг и должны понимать возложенную на нас ответственность.

— Спасибо за разъяснение, товарищ полковник, но я предпочитаю понимать свой национальный долг. У меня под командой без малого сто солдат. Сберечь жизнь каждому и вернуть их матерям не в посылках куда важнее, чем взять какой-нибудь занюханный кишлак.

— Нельзя противопоставлять. — Лицо Нюпенко стало суровым, брови сдвинулись, губы поджались. — Я думаю, для нового назначения по своему морально-политическому уровню вы не подходите.

— Спасибо за поддержку, товарищ полковник. Я сам такого же мнения. Но меня не послушали и подписали приказ.

При слове «приказ» Нюпенко нахмурился еще больше. Вся его могучая партийная власть кончалась в момент, когда отдавался приказ. И уже не оспаривать решение командира, а обеспечивать его надлежащее выполнение был обязан весь политический аппарат, подчиненный политотделу.

Сделав вид, что все идет по его плану, полковник сказал:

— Вы знаете, что в район Мамана должна выехать группа буржуазных корреспондентов?

— Не-ет, — растерянно признался Курков.

В это время дверь отворилась и вошел Хохлов.

— Привет, Василий Данилович! — обратился он к Нюпенко.

Полковники обменялись рукопожатием. Хохлов присел на стул у стены.

— Ваше пребывание на Мамане, — продолжал Нюпенко с деловым видом, — будет иметь международное значение…

Курков посмотрел на Хохлова и простонал негромко:

— .Хочу домой, к маме. Ей-богу, все мне здесь надоело.

Хохлов засмеялся и сказал Нюпенко:

— Оставь ты его, Василий Данилович! Куркова учить — только портить.

— Он у тебя давно испорчен, только ты этого не замечаешь. Ему слово, он в ответ — два.

— И я такой же, — сказал Хохлов миролюбиво. — Другое дело, если бы ты хоть месяц полежал на этом Мамане и передал свой опыт. А так ему самому там придется всему учиться.

— Точно. Вот я и стараюсь ему помочь, чем могу. Чтобы он был готов к встрече с журналистами. Они ему могут задать провокационные вопросы.

— Зададут, ответим, — сказал Курков.

— Мне важно знать, как вы ответите.

— Думаю, так, как надо.

— Вы уверены? Тогда скажите, вы не чувствуете себя здесь, в Афганистане, оккупантом?

— Чувствую.

Нюпенко на миг онемел, потом взорвался:

— Курков! Что вы себе позволяете?

Капитан сделал скорбное лицо.

— Правду, товарищ полковник. Не врать же мне вам.

— Правду! Тоже мне правдоискатель! Думаешь, я ее не знаю? И все же отвечать надо не так.

— А как?

Всю жизнь Нюпенко придерживался двойного стандарта. Он знал, что есть на самом деле, но еще тверже знал, как надо отвечать другим на вопросы о том, что есть.

— Как? С этого и надо было начинать. — Раздражение ослабело, и Нюпенко опять встал на трибуну армейской партконференции. — Отвечать надо так, чтобы ни у кого не оставалось сомнения. Мы здесь не оккупанты. Мы друзья, которые оказывают интернациональную помощь афганскому народу.

— Мы здесь не оккупанты, которые оказывают помощь афганскому народу, — пробормотал Курков под нос. — Что ж, так и отвечу.

Хохлов невольно усмехнулся. Нюпенко поморщился.

— Вот что, капитан, вояка ты, может быть, хороший, но политически тебя еще шлифовать и шлифовать. Неумение правильно формулировать будет тебе серьезно мешать в служебном росте.

— Спасибо, что предупредили. — Курков улыбнулся и поправил пистолет на боку. — А я-то думаю, почему меня не повышают в должности. Вы разъяснили. Как только придет замена, напишу рапорт на увольнение. И потом мне надоело думать одно, а формулировать другое. Так в рапорте и напишу: «не хочу формулировать».

— Ну ты и штучка! — с откровенной злостью сказал Нюпенко. — Не знаю, что в тебе нравится полковнику Хохлову, но я в политдонесении укажу на то, что ты не понимаешь политики партии и правительства.

— Зря, — сказал Курков и пожал плечами.

— Как это зря?!

— А так. Я все равно увольняться собираюсь. Но вам укажут, что непонимание политики партии и правительства офицером — явная недоработка политотдела.

— Василий Данилович, — вставая, сказал Хохлов, — отдай ты мне капитана. Вы тут договоритесь черт знает до чего, а мне его отправлять надо. Через час вертолет. Я уж сам постараюсь объяснить, что и как делать, о чем и почему надо говорит именно так, как надо.