Как-то незаметно пролетела сверкающая золотом и охрой осень, выпал и растаял первый снег, школяры заранее начали трястись в преддверии сессии, я, получив зарплату, купила себе очаровательную лисью шубку и бархатный плащ, подбитый заячьим мехом, а также две пары сапожек и длинный шарф, поучаствовала в шумном празднике по случаю дня рождения Мастера и вообще уже как-то обвыклась в Светлой Школе. Написала несколько писем Тройдэну, но ответа не получила, а когда он все-таки пришел, оказалось, что отправлен был не моим приятелем, а его отцом, в весьма безапелляционной и, я даже не побоюсь сказать, хамской форме потребовавшим оставить его сына в покое, а не то… ууух! Ну и пожалуйста, больно он мне нужен!
Пару раз, поздно возвращаясь с прогулок и впотьмах пробираясь по неосвещенным коридорам Школы, я напарывалась на светлого Мастера, куда-то шагавшего неизменно в компании каких-то позвякивающих торб и сумок. Оба раза я ныряла в нишу или за угол и успешно притворялась оригинальным элементом обстановки, и только дождавшись, когда Мастер пройдет, позволяла себе облегченные выдохи и воззвания к Увилле. И чего начальству не спится в глухую ночную пору?! Это ладно, лишь бы уж какие-нибудь очередные гадости на наши бедные головы не выдумывало…
Но все-таки в Светлой Школе творилось что-то неладное. Уж слишком нервными и настороженными были искусники: шептались по углам, то и дело оглядывались, а если я к кому-то подходила со спины, громко стуча каблуками, то он или она судорожно вздрагивали и кислым тоном тянули! «Ну вы и напугали меня, искусница Дивейно! Пожалуйста! не делайте больше так!» Детишки, не разделяя мрачных настроений преподавателей, напротив, были неугомонны, веселы, разгильдяисты и шкодливы сверх всякой меры. Один раз группа восьмикурсников-стихийников, надеясь сорвать занятия, подложила мне на стул дохлую мышь, причем совершенно настоящую, правда, еще не разложившуюся. Разочаровав студиозусов, я не стала орать и убегать — просто брезгливо подняла покойницу за хвостик и выбросила в мусорное ведро, а потом ответила ударом на удар: устроила внеплановую разгромную контрольную работу по основам зрительной модификации собственного тела, которая этим оригиналам запомнилась надолго — положительных оценок не было вообще, а в журнале лебедями-журавлями воцарились двойки и единицы. Поняв, что какими-то несчастными грызунами меня не устрашить, обидевшиеся за плохие оценки восьмикурсники организовали страшную месть: раздобыли где-то огромную тыкву, продолбили в ней отверстие и вставили в него череп грифона, щерящийся клыкастым клювом. Сию красотищу насадили на палку от грабель, похищенных из сторожки садовника, завернули в простыню и зачаровали так, что желтоватые кости светились, а ткань слегка колыхалась и шелестела, как палая листва под ногами бродящего по кладбищу зомби. С этим трогательным изобретением нахальные подростки подстерегли меня в темном коридоре, подняв его из-за угла и загадочно подвывая для пущего устрашения. Однако я, мигом вспомнив свои собственные похождения в стенах Темной Школы, тут же все поняла и довольно мирно спросила:
— Ну и кто это у нас тут такой красивый ходит?
— Это я, твоя совесть… — хрипящим голосом придушенной гарпии провыл кто-то из школяров.
С интересом разглядывая грифоний череп (то-то милым деткам попадет, когда лаборанты с кафедры прикладной магии обнаружат пропажу ценного образчика и узнают имена похитителей!), я позволила себе усомниться:
— Не может быть, чтобы у меня такая страшная совесть была. Может, ты все-таки чья-то другая, а? Скажем, искусницы Алианы или искусника Шерринара? А может, кого-нибудь из школяров?
— Нет, твоя, твоя! — на три голоса застонали давящиеся хохотом ученики, для пущего эффекта потрясая «совестью», заставляя череп угрожающе клацать клыками и щелкать клювом.
— Ну… — сделав вид, что поверила, грустно протянула я, пряча выплетающую пассы руку в складках подола. — Если уж моя… Страх-то какой… Да зачем мне такая жуткая совесть, если с ней даже перед людьми появиться стыдно?
Сказать, что школяры сдались без боя, было бы нечестно по отношению к ним, в последний момент все-таки сообразившим, что сейчас произойдет, и попытавшимся выставить хоть какую-то защиту. Но где уж светлым восьмикурсникам отклонить заклинание, которому обучают в Темной Школе всего за пару месяцев до выпуска! Череп, который я вовремя поддержала волной энергии Переноса, ничуть не пострадал, а вот тыкву буквально разорвало на части. По коридору новогодними хлопьями закружились обрывки простыни. А школяров, перемазанных ошметками тыквы и облепленных нитками, растянуло в разные стороны и в эффектных позах развесило по стенам коридора. Я прошлась между ними, как по картинной галерее, с интересом изучая результат своих действий, потом насмешливо фыркнула:
— Вот, значит, какая у меня совесть! Ну, что вам сказать?! Спасибо, что просветили. Что ж вы такие ленивые — даже морок не создали, обошлись прикладным трудом, как какие-нибудь ремесленники. Ты, ты и ты, — я наугад ткнула пальцем в наиболее отъявленных, на мой взгляд, шалунов и лентяев, — придете ко мне на отработку дополнительных занятий по самоконтролю и использованию энергии Вражды для собственных модификаций завтра в семь часов вечера. И помните, что это наказание вы стяжали не за свою сомнительную шуточку, а за леность и пренебрежительное отношение к магическим искусствам! Остальные свободны!
Небрежный щелчок пальцами удался мне так же важно и многозначительно, как некогда искуснику Аррину. Школяры, приземлившись кто на ноги, кто на задницу, подхватили ничуть не пострадавшие грабли и самый крупный кусок тыквы (зачем он им, интересно? Съедят, что ли?) и задали поспешного стрекача, считая, что еще легко отделались. Впрочем, так оно и было. Напорись они на того же искусника Даерта, он бы не преминул придумать какую-нибудь гадость в качестве наказания. Да и мой друг Шерринар наверняка не спустил бы находчивым школярам столь оригинальной и нахальной выходки.
А грифоний череп я подобрала и занесла в лаборантскую на кафедре прикладной магии, соврав, что случайно заметила его в каком-то углу.
Как-то в середине декабря я, прижимая к груди папку с только что проверенными контрольными третьего курса с факультета прорицания, шла по коридору, тихо злорадствуя в душе. Ха, милые третьекурсники вообразили себя жуть какими крутыми гадалками: выполняя контрольное задание по моему предмету, они усердно ворожили, стараясь заглянуть в будущее и увидеть правильные ответы, которые преподаватель при проверке напишет поверх их каракуль. Я, очень скептически относясь к гаданиям, лишь благодушно улыбалась и не думала пресекать это безобразие. Естественно, написали будущие прорицатели невероятную чушь, я извела почти полную склянку красных чернил, исправляя грубейшие ошибки, и теперь с гадостной усмешкой предвкушала, как выскажусь на очередном педагогическом совете относительно сомнительной необходимости изучения астрологии, гаданий и предсказания будущего.
Вдруг мое внимание привлек тихий полупридушенный звук, идущий из одной из ниш, коих в Светлой Школе было великое множество. Заинтересовавшись и слегка перетрухнув (подобные звуки издают некоторые ядовитые лягушки, собираясь атаковать), я положила папку на пол и, на всякий случай подготовив ломик из энергии Вражды, сильного удара которым будет вполне достаточно, чтобы прикончить воинственно настроенное земноводное, осторожно заглянула нишу. Ох… Уж лучше б там обретался клубок ядовитых лягушек и разъяренных гадюк!
На полу сидела не змея и не жаба, а всего лишь Инната. Но в каком виде! Растрепанная, со сбившейся набок вуалью, ревущая в три ручья, уже закапавшая слезами и потекшей косметикой весь перед клетчатого платья, слегка подвывающая и всхлипывающая так жалобно, что даже голодный вурдалак проникся бы к ней сочувствием и пожертвовал часть своего ужина. При виде меня она зарыдала еще горестнее и постаралась просочиться сквозь стену. Увы, пространственные перемещения девушкам не давались никогда; без помощи специальной арки телепорта рассыпаться на тысячи частиц и мгновенно перенестись на огромное расстояние сквозь огонь, воду или каменные стены — привилегия мужчин, женщины могут стать лишь теоретиками в этой области. Поэтому, ясное дело, у Иннаты ничего не получилось. Она отвернулась, шмыгая покрасневшим распухшим носом и старательно делая вид, что с ней все в порядке, а в нишу она забралась просто так — отдохнуть в тишине и покое захотелось! Впрочем, мокрые от слез щеки и дрожащие губы говорили сами за себя.
