Сквозь облака порой проглядывало низкое солнце. Оставалось еще несколько часов светлого времени суток, но мы были полностью оснащены для работы в темноте. Солдаты погрузили мощные прожекторы и груды всевозможного оборудования в самоходки-вездеходы на высоких колесах. Потом экспедиция построилась в длинную колонну: ее авангард составляли военные, арьергард — штатские, то есть мы.

Ориентировались мы по компасу. До машин гипотетиков было еще очень далеко — мы специально приземлились вне того периметра, где исчезали вокские летательные аппараты. Теперь мы должны были на собственном опыте испытать, как повлияет на нас и на наши приборы пересечение опасной невидимой черты. «Конечно, мы доверяем гипотетикам, — объяснял Оскар. — Но у них, как у всех живых существ, что-то обязательно функционирует само по себе. Что-то может происходить вопреки их воле, особенно учитывая огромные различия в шкалах времени и пространства у нас и у них». Но все его слова почти ничего не значили по сравнению с воем ветра, с монотонным хрустом гальки у нас под ногами, с запахом сероводорода, который мы вдыхали, несмотря на маски.

Мы шагали уже почти час, когда один из членов технической бригады, не расстававшийся с каким-то прибором, подал знак остановиться.

— Вот и периметр, — прошептал Оскар.

Мы достигли воображаемой черты, за которой таинственным образом исчезали все беспилотные аппараты с Вокса.

Трое солдат осторожно двинулись дальше, остальные ждали, затаив дыхание. Метель ослабела, в небе появились просветы, но день уже померк. Научная бригада включила два прожектора, и мглу прорезали мощные лучи.

Разведчики ушли недалеко и, остановившись, помахали нам. Мы опасливо двинулись к ним. О нашем появлении гипотетиков — если им было до нас дело — оповещали шарящие по равнине лучи.

Мы ступили внутрь опасного периметра — и ничего не случилось.

С наступлением ночи ударил мороз, и мы застегнули капюшоны, почти полностью накрыв ими свои кислородные маски. Ветер дул по-прежнему, но уже не швырялся снегом, и мы смогли различить впереди очертания машин гипотетиков. Они оказались совсем близко. Техники спешно направили на них свои прожекторы.

То, что мы называли «машинами гипотетиков», вблизи больше походило на огромные геометрические фигуры. Ближайшая к нам была идеальным кубом длиной примерно в полмили и передвигалась — медленно, но заметно для глаза. На столь близком расстоянии почва у меня под ногами ощутимо вибрировала.

Мы молча подошли к кубу. Наши разведчики сначала выглядели рядом с ним карликами, потом и вовсе потерялись на его фоне. Лучи прожекторов ползали по отвесной поверхности, похожей с виду на песчаник, на которой глазу не за что было зацепиться. Трудно было не принять этот объект за гигантское здание, только без окон и дверей, загадочное, как запечатанная пирамида древности.

Мы долго стояли, совершенно завороженные. Оскар сказал, что наше появление наверняка зафиксировано, но мы не замечали никакой реакции. Потом наши специалисты приступили к работе: установили треноги, водрузили на них прожекторы, достали свою аппаратуру и развернули на холодной каменистой земле маленькую научную станцию. По пустыне заскользило множество лучей разной степени интенсивности, превращая ночь в чересполосицу света и тьмы.

Позади первого куба, на расстоянии пары километров, обнаружилось еще полдюжины объектов примерно того же размера, но разных, хотя столь же элементарных форм: цилиндры, восьмиугольники, усеченные сферы, конусы. Одни имели цвет песчаника, как первый куб, другие были просто черными, кобальтово-синими, черными, как обсидиан, желтыми, как кадмий. Каждый мог бы вмещать по целому городу, и все они ползли с одинаковой небольшой скоростью в направлении гор и моря.

— Какие огромные! — прошептал Оскар. — Но по сравнению с общей массой гипотетиков это песчинки.

В резком искусственном свете его маска превращалась в дыру, а лицо в мордочку выглядывающего из норы зверька.

— Страх был бы неуважением, но он же так естественен!

Еще бы, мысленно поддакнул ему я. Как не трястись от страха здесь, в полярной пустыне, оставшейся от планеты, где появились первые люди и где лежат в братских могилах миллиарды их потомков! Пока техники возились с приборами, я, не спросив у Оскара разрешения, подошел ближе к основанию куба и остановился в нескольких сотнях ярдов от него. Оскар поспешил за мной.

Какая древность! Я не заметил ни одной трещинки, никаких признаков возраста — куб вполне мог быть изготовлен только вчера, а то и всего час назад, — но от него буквально веяло несусветной стариной, как холодом от ледника. У основания куба почему-то не было свежевыпавшего снега — он был как бы очерчен темной полосой.

— Гипотетики бесконечно терпеливы, мистер Файндли. Они древнее звезд. Мы подобрались совсем близко к их творению, и это священный момент…

На всех нас были наушники для связи. Я выключил на своих звук — те немногие вокские слова, которые я успел усвоить, здесь были ни к чему. Но тут Оскар и я услышали крики удивления и обернулись. Взбудораженные техники ударили лучами двух прожекторов вверх.

Над кубом висело бледное облако. Я бы принял его за туман, но нет — вокруг было ясно. Облако явно было выхлопом самого куба. Оказалось, что и остальные объекты выбрасывают вверх похожие облачка, медленно опускавшиеся вниз, несмотря на ветер, который как будто должен был бы их разгонять.

Я инстинктивно сделал шаг назад.

— Смотрите! — хрипло произнес Оскар.

К рукаву его защитного комбинезона прицепилось что-то, на что он взирал со священным ужасом. Сперва мне показалось это снежинкой, но, приглядевшись, я понял, что это больше похоже на кристаллическую бабочку — два прозрачных крылышка трепетали над тельцем размером с рисовое зернышко.

Оскар вытянул руку, чтобы мы могли получше разглядеть это крылатое создание. Ни глаз, ни сегментов, ни каких-либо делений на части тела мы не обнаружили — просто кварцевый завиток с ножками (если позволительно так их назвать) похожими на реснички, которыми оно цеплялось за ткань. Биение крылышек позволяло существу сопротивляться ветру. Выглядело оно совершенно безобидным, как безделушка, легкомысленное украшение на одежде. Облако, сползавшее вниз по стенке куба, состояло из бессчетного количества бабочек: их там были миллионы, а может и миллиарды.

Потом оттуда, где горели прожекторы, донеся крик.

Солдаты действовали быстро и профессионально: стали поспешно собирать переносные прожекторы и созывать разбредшихся штатских. И это несмотря на то, что сотни, даже тысячи хрустальных бабочек уже вились вокруг них плотными роями, закрывая обзор и все гуще облепляя их одеяния.

Меня и Оскара бабочки тоже облепили, но не столь уж агрессивно. Мне ничего не стоило стряхнуть их с себя, просто махнув рукой — они падали и оставались лежать неподвижно. Я успешно отряхнул их не только с себя, но и с Оскара.

Тем не менее мы бросились бежать. Теперь убегали все. Солдаты освещали нам путь своими фонарями, в наушниках звучали отрывистые команды и все новые крики, хрустальные штуковины вились вокруг нас безмолвным снегопадом.

С другими членами экспедиции творилось неладное. Я убеждался в этом всякий раз, когда оглядывался на бегу. Люди падали один за другим, и каждого упавшего мгновенно облеплял серебристый рой. Бедняга превращался в искрящуюся кочку, которая сначала ходила ходуном, колебалась, а потом — очень быстро — застывала. До меня дошло, что всех этих людей настигает смерть.

Первыми погибли техники. На солдатах были более тяжелые защитные одежды, но и они не устояли под тяжестью несчетных бабочек. Падая, они роняли фонари, которые озаряли происходящее хаотическим, безумным светом.

Дважды мне пришлось останавливаться и стряхивать с Оскара весь этот губительный хрусталь. Я так перетрусил, что даже не задавался вопросом, почему именно мне бабочки не опасны. На Оскара иммунитет не распространялся: его скафандр был уже порван в нескольких местах крохотными, но острыми, как бритва, их ножками, и я видел в местах разрывов кровь. Боясь за его маску и кислородные баллоны, я старался первым делом очищать самые уязвимые места. Какое-то время мы с ним бежали рядом, держась за руки, что как будто отчасти сдерживало интенсивность налетов. Испуганные переговоры и предсмертные крики в моих наушниках постепенно стихли, и наступившая тишина оказалась даже страшнее самых истошных воплей. Не знаю, как долго мы бежали и какое расстояние преодолели. Мы неслись, сколько у нас хватило сил, и пока у меня в ушах не остался один-единственный звук — мое собственное хриплое дыхание. Я вдруг почувствовал сопротивление, как будто Оскар потянул меня назад, и в голове у меня пронеслось: «Ну вот, и его они достали, он мертв и тянет меня за собой…»