— Да, в Риге весело было, — согласился он. — Ты, кстати, с Мартином помириться не думал? Он намекал, что хочет «навести мосты».

— Боец, Мартин пусть откачивает свое дерьмо, а не мосты наводит. Я дружил с ним десять лет, но последний год было горько есть и жалко кинуть. Больше всего его заботит собственный «имидж» и «номенклатурность». Так было всегда. В школе, например, он таскал на уроки блок «Мальборо» и как бы случайно ронял его, чтобы все видели. Я к этому привык и у нас было много веселых приключений, но в последнее время меня стали доставать намеки на его мифическое превосходство. Он ведет себя так, словно я обязан ему по жизни и недостаточно признаю это.

— Может быть, из-за того, что он помогал тебе в институт поступить?

— Он так сказал? Я поступал с золотой медалью и сдал вступительные на пять. Отец Мартина действительно звонил декану, но только чтобы узнать о моем зачислении. Если он считает, что я поступил благодаря звонку папаши, это объясняет его позицию благодетеля, но я в благодетелях не нуждаюсь, и если мне навязывают отношение свысока, то посылаю сразу. И потом, мириться нам сейчас все равно нет смысла — я через неделю уезжаю.

— Куда?

— В Германию. Второй курс буду учиться от иняза в университете Гейдельберга. Не вечно же прозябать в этой тундре.

Раздолбай растерянно булькнул соком, дунув через соломинку, и загрустил. Не успел он порадоваться общению с новым другом, как выяснилось, что это общение прерывается на долгий срок. После пиццерии Валера подвез его домой и сказал на прощание в обычной для себя шутливой манере:

— Давай, боец, неси без меня знамя питья-гулянья так, чтобы у херувимов жопа заворачивалась. Может быть, я тебе когда-нибудь позвоню. А если не позвоню, помни — главное, нам в славный день Рагнарек оказаться в одной лодке с Одином.

Нести знамя в одиночку у Раздолбая получалось плохо. Миша один раз пригласил его в гости, но там они весь вечер пили чай в компании мизантропически-мрачного папы и смотрели какую-то классическую мелодраму. На «свою жизнь» такие посиделки не тянули, и небожители у экранов наверняка дремали от скуки. Фантазию про херувимов, которые наблюдают на экранах за веселыми похождениями землян, Раздолбай в красках рассказал Мише, возвращая Библию, и тот сразу насупился.

— Вообще-то это богохульство, — сказал он, смягчая голос, чтобы в нем не звенели обвиняющие нотки.

— Что богохульство? Весело жить? — сразу напал Раздолбай, стремясь вывести «зомбированного» приятеля из равновесия.

— Нет, пренебрежительно говорить о высших силах.

— Миш, ну где доказательства, что эти силы есть? В Библии написано? Там еще, кажется, написано, что надо глаз вырвать, если на женщину смотришь. Это, по-твоему, тоже правильно?

— Это образ, но смысл правильный.

— Вот поэтому я не могу всерьез относиться к этой книге, потому что она требует противоестественных вещей. Прекраснее любви и секса в мире вообще ничего нет, а твое христианство предлагает от этого отказаться.

— Христианство не запрещает секс. Прелюбодеяние — это измена жене или связь только ради плотского удовольствия, а все, что касается настоящей любви, там приветствуется. На женщин не следует смотреть с вожделением, чтобы не разрушать любовь к своей избраннице, — смысл в этом. Это как инструкция — «не подвергайте электронику воздействию влаги». Если ты любишь Диану и хочешь завоевать ее для чего-то серьезного, Бог не против этого, а только за. Ты можешь его о помощи попросить, а вместо этого превращаешь все в шутовство и сам себя этой помощи лишаешь.

— Как я могу просить его о помощи, если не уверен, что он есть?

— А ты попробуй, заодно узнаешь.

Раздолбай не стал говорить, что уже пробовал просить Диану с Библией в руках и услышал внутри себя странный ответ: «Диана тебе не нужна». В Бога он по-прежнему не верил, и ответы Миши ни в чем его не убеждали. Он вспоминал, как, любя Диану, пожирал глазами девушек, приглашенных в апартаменты «Латвии». Тот вечер был одним из самых ярких в жизни, и любовь к Диане никуда потом не делась. «Мише этого не понять, он бы Олю в чулках увидел — упал бы в обморок и помчался после этого на свою исповедь. Зомби!» — думал Раздолбай. Он уважал друга за фанатичное служение музыке, но в вопросах жизнеустройства стал считать его недалеким книжником.

В конце сентября в институте выдали стипендию. Сорока рублей могло хватить на четыре магнитофонных кассеты, двенадцать ужинов в пиццерии или один перелет в Ригу туда-обратно. Раздолбай отложил две десятки на покорение Дианы в специально приготовленную коробку, на внутренней стороне которой вывел слегка переиначенную строчку из песни «Айрон Мейден»: «Love is a razor and I am walking the line of this silver blade».[54] Эту строчку ему нравилось считать своим девизом. Пятнадцать рублей он приготовил, чтобы вернуть Мартину.

— Слушай, ты — дикий король, отдаешь долги! — воскликнул Мартин с таким восторгом, словно давно поставил на этих деньгах крест. — Предлагаю пойти сегодня в номенклатурный кооперативный ресторан «У Камина», где мы эти бабки дико совершенно прокутим вместе.

Спустить столько денег за один вечер казалось Раздолбаю безумным расточительством, но они все равно предназначались Мартину, и ему было решать, как их тратить. В назначенное время у его подъезда остановилось странное такси. Это была красная «Волга» с черными шашечками и наглухо затонированными стеклами. В недрах плюшевого салона, раскидав по сиденью полы черного плаща, словно усталые крылья, восседал Мартин.

— Слушай, ну я дико рад тебя видеть! — сказал он, приглашая внутрь жестом цезаря.

Ресторан «У Камина» проявил свою кооперативную сущность с порога. Раздолбай редко ходил в кафе, но всегда замечал, с каким надменным видом принимают заказ официанты.

«Оборзел ты, парень, по ресторанам ходить и меня, взрослого человека, гонять на посылках», — было написано на их лицах.

Кооперативные официанты суетились вокруг Мартина с Раздолбаем так, словно встречали заграничных послов.

— Молодые люди, проходите, вот, у самого камина для вас лучший столик, — лебезил бородатый мужчина, похожий на профессора НИИ. — Сейчас принесу меню, пока будет готовиться заказ, можете посмотреть фокусы. У нас сегодня народный артист выступает, покажет вам прямо за столиком волшебство. Пять рублей с человека.

— Волшебство по кайфу, — согласился Мартин. — У меня к вам просьба: сюда будут звонить, просить Орловского — зовите меня, покажу волшебные чаевые.

— Ваше слово — закон, сударь.

— Чего он так распинается? — неприятно удивился Раздолбай.

— Не распинается, а ведет себя сообразно нашему статусу. Сейчас ты увидишь цены в меню, поймешь, что простые люди сюда не ходят. Это один из немногих ресторанов, куда тебе могут номенклатурно звонить, поэтому я здесь часто ужинаю.

— Разве твоя фамилия Орловский?

— Орловский — псевдоним для бизнеса. Я уже месяц занимаюсь делами, не хочу, чтобы меня вычислили и рэкетнули в подъезде.

— Что за бизнес?

— Пока мелочь — компьютеры. Настоящие дела будут года через два, а это так — для опыта, развлечений, аксессуаров. Купил вот себе часы.

Мартин приподнял манжет помятой рубашки и показал круглые черные часы, похожие на обычный «Полет».

— Что в них особенного?

— IWC. Стоят четыре тысячи долларов, я взял за шесть тысяч рублей.

Раздолбай посмотрел на Мартина как дедушка на внука, мастерящего из ведра искусственный спутник земли. Он очень хотел высказать все, что думает о понтах, вранье и позерстве, но вспомнил, как мало у него друзей, и всего лишь назидательно произнес:

— Мартин, часы не могут стоить как «Жигули».

— Часы могут стоить как десять «Жигулей», — возразил Мартин и добавил, словно оправдываясь: — На такие не заработал пока.

Этого Раздолбай уже не выдержал. Он набрал воздух, собираясь объяснить, что не может больше слушать откровенную чушь, но в это время профессорского вида официант подошел к их столику.