Послышался неодобрительный шепот. Сорокадвухлетнего короля не любили.

Чахоточный, желчный, жестокий, скрытный, скупой, ревнивый, подозрительный — его недостатки можно было перечислять часами. Людовик XIII всю свою жизнь — когда не был рабом кардинала — пребывал под влиянием фаворитов или фавориток. За неумение красиво говорить его прозвали Людовиком Заикой и уважали только за чувство чести и справедливости.

Посла перебил принц де Марсильяк:

— А что ждет тех, в кого метал молнии Великий Сатрап? Вы все знаете, так поведайте нам, какие перемены ожидают врагов покойного Ришелье!

— Что ж, слушайте… поделюсь с вами еще одним секретом, — заявил Джустиниани и указательным пальцем поманил к себе принца.

Все рассмеялись.

— Господин Мазарини уже три дня уговаривает короля вернуть милость господину де Тревилю… — Понизив голос и вращая глазами, словно он разговаривал с заговорщиками, злоумышлявшими против Светлейшей Республики, венецианец театральным шепотом произнес: — А сегодня утром в Париж возвратились герцогиня Вандомская и ее сын Франсуа де Бофор! Узнав об этом, король сохранил спокойствие, однако попросил приехавших отбыть обратно в Вандом. Он полагает, им еще рано появляться при дворе. А своему единокровному брату[36] король запретил возвращаться во Францию и не поверил в раскаяние герцога де Гиза, хотя тот и изложил его в самых трогательных выражениях… податель же письма герцога был брошен в Бастилию!

Услышав столь ошеломляющие новости, придворные зашумели. Тревиль, капитан мушкетеров, скомпрометировавший себя участием в заговоре Сен-Мара, за несколько месяцев до смерти Ришелье покушался на жизнь кардинала.

О своем намерении он сообщил Людовику XIII, и, судя по слухам, король возразил ему исключительно из религиозных соображений. «Он священник. Меня отлучат от Церкви…» — заметил король.

После неудавшейся попытки Ришелье отправил Тревиля и его сообщников в ссылку. Но все знали, что король постоянно сожалел о своем верном капитане, поэтому известие о возвращении Тревиля никого не удивило.

Напротив, отношения между Вандомами, бастардами Габриэль д'Эстре и Генриха IV, и королем никогда не были радужными, скорее напротив — отвратительными! Сезар и Александр, сыновья Габриэль, на которой Старый волокита, как прозвали Генриха IV, обещал жениться, ненавидели Людовика XIII с самого детства. А будущий король уже тогда называл их мать шлюхой.

Считая себя законными наследниками престола, Вандомы устраивали заговоры на протяжении всего царствования Людовика XIII, а Александр — великий приор Мальтийского ордена — после провала заговора Шале[37] в 1629 году окончил свои дни в тюрьме.

В 1641 году более удачливый Сезар также скомпрометировал себя, и ему пришлось бежать в Англию. Никто не сожалел о его отсутствии, ибо Сезара не любили и не уважали. Это был мерзкий человек, обладавший постыдными пристрастиями и поступавший как трус, говорили о нем. Но его боялись, ибо он был страшен в гневе, зол и хитер.

К счастью, его старший сын Франсуа, герцог де Бофор, не был похож на отца. Красивый, отважный, ловкий в обращении с оружием (лучший стрелок из пистолета во всей Франции), он подражал Генриху IV, и народ Парижа буквально боготворил его.

Возможно, из Бофора вышел бы неплохой король, но только при одном условии: никогда не открывать рот! Ибо стоило ему заговорить, как очарование немедленно пропадало, и все, кто его слышал, начинали украдкой хихикать. Не получивший достойного воспитания, никогда не имея ни наставника, ни учителя, Бофор не умел внятно излагать свои мысли и изъяснялся только на парижском арго, единственном языке, освоенном им в военных лагерях и в обществе окружавших его в детстве слуг.

Говорили, что ни он, ни его брат не умеют даже читать!

Но Бофор не обращал внимания на насмешки. Для народа он хотел занять место господина Графа — знаменитого графа де Суассона[38] — последнего, по словам аббата де Реца, героя, так некстати погибшего в то время, когда он пытался похитить власть у Людовика XIII, встав в прошлом году во главе испанского войска!

Внук короля, Бофор оказался хорошим военачальником: в 1640 году он, как никто иной, способствовал победе под Аррасом. С присущим ему самомнением он постоянно твердил, что в этой битве Энгиен сыграл всего лишь второстепенную роль. Так что если возвращение Бофора — дело дней, то вполне можно ожидать, что он займет первое место подле короля.

И таким образом приблизится к трону.

Подобные мысли рождались у всех, кто сейчас слушал Джустиниани.

Побледнев, Энгиен решительно развернулся на каблуках и пошел прочь; за ним последовала его сестра.

Поведение принца не ускользнуло от Фронсака. У него тоже были весомые причины опасаться возвращения Вандомов, и он стал еще внимательнее слушать посла.

— Да, монсеньор Мазарини возвысился, но возвысился и дю Нуайе! Этот шаркун-иезуит, как его прозвали, снискал такую сильную любовь короля, что тот без него не садится за работу! Похоже, именно дю Нуайе станет премьер-министром де-факто. И надо сказать, его усиленно поддерживает исповедник короля и королевы: отец Венсан! — Венецианец насмешливо улыбнулся. — Но такое положение раздражает господина де Шавиньи… однако нисколько не волнует монсеньора Мазарини, весьма высоко отозвавшегося о талантах дю Нуайе. Вы, полагаю, понимаете, в чем тут дело?

— А что Принц? — спросил кто-то.

Луи обернулся, желая увидеть задавшего вопрос; им оказался аббат де Ла Ривьер, советник брата короля.

Джустиниани поморщился, опасаясь сказать неприятное могущественному аббату:

— Король не слишком доволен поведением брата…

Жюли отлучилась на минутку; вернувшись, она вновь завладела вниманием Луи, и он не услышал окончания беседы.

— Маркиза желает нас видеть, — прошептала ему на ухо невеста, — и полагаю, она хочет представить тебя кому-то из своих друзей.

Луи последовал за возлюбленной.

Из Голубой комнаты они прошли в крошечную гостиную в глубине дома, где маркиза де Рамбуйе, укутав постоянно мерзнущие ноги медвежьей полостью, поджидала их в окружении нескольких близких друзей; гостиная не отапливалась, ибо маркиза не любила открытого огня.

Подле маркизы сидела принцесса Энгиенская, мать герцога и лучшая подруга маркизы, все такая же прекрасная, какой и была тридцать три года назад, когда в нее влюбился Генрих IV.

Луи хорошо знал историю Шарлотты Маргариты де Монморанси, мать часто ее рассказывала. В шестнадцать лет Шарлотта вышла замуж за принца Конде и, спасаясь от домогательств короля, бежала вместе с мужем в Нидерланды. Супруги вернулись во Францию только после удара Равальяка.[39]

Но несчастья продолжали преследовать ее; через десять лет ее брат Анри де Монморанси, герцог и пэр Франции, первый среди христианских баронов, крестник Генриха IV и близкий друг короля, при поддержке Гастона Орлеанского без видимой причины отказался утвердить в Лангедоке, губернатором которого он являлся, эдикт короля и поднял мятеж против Ришелье.

Арестованного с оружием в руках брата Шарлотты Маргариты немедленно привлекли к суду и приговорили к позорной казни, приведенной в исполнение в Тулузе. Процессом по его делу, начатому по указу Великого Сатрапа, руководил Шатонеф, в то время исполнявший обязанности хранителя печати.[40]

Уточним: этот самый Шатонеф впоследствии оказался замешанным в заговор и девять лет гнил в тюрьме. Однако сознание того, что человек, осудивший на смерть ее брата, томится в зловонной темнице, нисколько не утешало супругу принца Конде.

Между маркизой и принцессой скромно сидела прекрасная юная дева лет шестнадцати. Белокурая, с голубыми глазами, она стыдливо опускала глаза, однако ее глубокое декольте, позволявшее рассмотреть пышную грудь, неумолимо притягивало мужские взоры. Рядом с ней стоял молодой человек с колючим взглядом.