— А я что-то сказал?

— Да. Что все будет хорошо и что мне все приснилось. А потом я отрубилась. Ты правда не помнишь?

— Нет.

Садится, трет лицо руками. Пижама на нем темно-зеленая в обтяжку, рукава длинные, вырез к шее вплотную. Как в этом спать можно — не знаю. Зато какая талия… Под курткой-то не видно. Буду для мамы фотографировать, надо будет с него куртку ободрать. Так, хватит о чуши думать. Мне все еще нужно лечиться, все-таки и рецидив возможен.

— Знаете, это могло случиться, — говорит.

— Что? — не понимаю я.

— Что я говорил во сне. У меня младший брат в детстве страдал кошмарами, приходил ко мне в комнату чуть не каждую ночь. Я привык его успокаивать, не просыпаясь. Видимо, привычка сработала.

Начинаю ржать, хотя мне это сейчас совсем не показано.

— Извини, — хрюкаю. — Мне все еще нехорошо, хотя по крайней мере глюков не ловлю. — Ты не можешь со мной сходить, проследить, чтобы я ничего не перепутала?

Смотрит на часы, на них шесть утра.

— Хорошо, — говорит. Встает, надвигает тапки.

Ступни у него узкие, пальцы длинные. Жутко красивый мужик был до ожога. Да и сейчас в общем-то… А какие волосы — это вообще чума! Распущенные-то они еще вполовину длиннее, жесткие, блестящие. Хорошо, что мне так плохо.

Плетусь за ним босиком. Интересно, почему меня отпустило, когда он меня обнял? То есть если отмести романтическое объяснение как неорганизованное. Может, конечно, просто доза такая была, что вот ровно настолько хватило.

— А как вы отравились? — спрашивает.

Хотела бы я знать.

— Точно не скажу, но у меня с собой психодизлептиков нет, так что я не могла их принять по ошибке. Вообще вчера никаких таблеток не пила. А действуют они почти сразу. Какая я была за ужином, ты, наверное, заметил. Запомни на будущее: это симптом, называется эйфория.

— Вы думаете, за ужином вас кто-то отравил?

— Не хочу никого обвинять…

— Ну да, — поджимает губы. Кажется, подозреваемый у нас один и тот же.

Доходим до моей каюты, дверь настежь, постель вся наизнанку, тапки кверху брюхом валяются, как дохлая рыба. Нетвердыми руками роюсь в мешке. Так, вот что-то похожее на мой антидот. И вроде бы написано все правильно. Сую Азамату прочитать — да, он, родимый. Прекрасно! Еще бы шприцом в баночку попасть… Показываю шприц Азамату.

— Посмотри, сверху пузырьки не плавают?

Смотрит на шприц, хмурится неуверенно. Не видел, что ли, никогда?

— Нет, не плавают… Лиза, что вы собираетесь с этим делать?

— Колоться, что ж еще. Не волнуйся, это обычная процедура, несложная и неопасная.

Так, ну в плечо самой себе неудобно, тем более с моей нынешней координацией. Значит, в бедро. Хорошо, что штаны широкие, можно закатать по самое некуда.

— Дай йодовые салфетки, пожалуйста. Вон та пачка.

Наблюдает с тревогой, как я размазываю яркий стерилизующий раствор.

— Намечаете мишень?

Фыркаю.

— Вообще-то стерилизую, но наметить — тоже полезно. Смотри, если промахнусь, хватай за руки.

Но не промахиваюсь. Больно, блин. Ладно, уже все. Отдаю ему шприц.

— Выкинь, пожалуйста.

Смотрит недоуменно, но слушается. Я откидываюсь на кровать там же, где сидела. Ноги все еще стоят рядом, даже штанину не раскатала. Наверное, это не очень прилично выглядит, но мне все глубоко по фигу. Ох нет, не все, потому что меня мутит. Едва успеваю закрыться в ванной, когда накрывает. Ну что ж, это как раз хорошо. Напиваюсь воды из-под крана, благо дистиллят, и через минуту меня выворачивает еще раз. Интересно, дверь ванной звуконепроницаемая? Ладно, кажется, отпустило. Выпадаю обратно в комнату, Азамат стоит с совершенно потерянным видом — куда бежать, кого спасать?

— Вам… что-нибудь еще нужно?

Я снова падаю на край кровати и начинаю потихоньку отъезжать. Он наклоняется надо мной, грива его шикарная по обеим сторонам висит. Улыбаюсь — наверное, выгляжу совсем безумно.

— Мне нужно еще поспать. Если нетрудно, принеси воды… сушняк дикий.

— Сейчас принесу, — кивает. Немного колеблется, потом все-таки сгребает меня и без видимых усилий перекладывает на кровать целиком, пледиком накрывает. Подоткни, и я заплачу.

— Передай Алтонгирелу, что он мне примерещился без глаз и рта, — бормочу мстительно. И отрубаюсь.

Просыпаюсь и первым делом выглахтываю полуторалитровую бутылку минералки, которая стоит на тумбочке у кровати. Мысленно произношу тост за здоровье капитана. Снова закрываю глаза и сосредотачиваюсь на ощущениях. Ничего, жить буду. Собственно, помимо некоторой вязкости в голове, никаких ощущений и нет. Так что можно, пожалуй, выползти из койки и пойти взглянуть на мир, потому что спать уже больше не могу.

Я так со вчерашнего вечера и не разделась, как пришла с ужина в некондиции. Пожалуй, пора, да и сполоснуться не помешает после всей этой химии.

После душа напяливаю снова свои штаны, а сверху — высохшую блузку, одну из двух, которые были у меня в багаже. Выгляжу почти парадно, даже кругов под глазами нет. И чувствую в себе силы на свершения — небольшие, правда. Например, дойти до кухни еще чего-нибудь попить.

Добредаю, начинаю шуровать на предмет чая. Водогрейка-то горячая, но это ж еще надо найти, где они прячут тот мешок, и куда мою кружечку убрали, и где опять большие пиалы.

— Вам помочь?

Подпрыгиваю. Кто здесь?!

Оказывается, Эцаган. Сидит в дальнем углу на лавке, слившись с местностью, колени к подбородку, вид мрачный.

— Я чай ищу, — говорю растерянно. Похоже, сорвала человеку сеанс хандры.

— В нижней тумбочке справа от вас, — указывает, потом пристраивает лоб на коленях, прямо-таки буквально замыкаясь в себе.

Ладно, не мое дело… Нахожу свой мешок, завариваю, подумываю, не свалить ли, чтобы человеку на нервы не действовать. Конечно, если ему одиночества хочется, почему бы не пойти в свою каюту? Туда точно никого постороннего не принесет. С другой стороны, время позднее, ужин уже прошел, можно ожидать, что и в столовой никого не будет. Наливаю чай.

— Ой, — слышу из угла. Эцаган вскакивает, выбирается из-за стола, идет ко мне. — Что-то я совсем забылся. Давайте я вам налью и пиалу нормальную дам…

— А эта чем плоха? — размешиваю сахар, уже предвкушая, как сейчас выдую эти пол-литра счастья.

— Ну нехорошо ведь такую большую… невежливо получается.

— А маленькую — вежливо?

— Ну да, она ведь быстро кончается, нужно все время подливать.

Ах да, что-то я такое слышала про чей-то этикет, мол, гостю надо давать маленькую чашку, чтобы все время за ним ухаживать, а большая значит — пей и уходи.

— Так вот почему капитан так хохотал, когда я сказала, что единственное, что меня не устраивает в этой пиале, это отсутствие ручки.

Эцаган фыркает:

— Да уж, я себе представляю. Ну давайте я…

— Не надо. В мелкой посуде остывает мгновенно, а я люблю горячий. А еще я очень не люблю суету за столом. А поскольку сегодня болею, имею право не подстраиваться под ваш этикет. Придется тебе немножко почувствовать себя плохим хозяином, зато я с удовольствием чаю попью.

Ржет. Вообще, эти танцы вокруг чая мне уже изрядно поднадоели. Какая, понимаешь, великая межкультурная проблема!

Сажусь за ближайший стол, осторожно отпиваю. Господи, какой кайф!

Эцаган пристраивается напротив, снова приобретает меланхолический вид. Хорошо, что меня не интересуют юноши на десять лет младше, а то ведь такой романтичный герой-любовник…

— Жизнь — стерва? — спрашиваю осторожно. Сама ненавижу, когда пристают с вопросами, что у меня стряслось.

— Да нет, в общем, так… по мелочи. Алтонгирел с капитаном поругался, а он от этого всегда становится совершенно невыносимым.

Можно подумать, все остальное время он просто пусечка.

— Боюсь, что это из-за меня, — говорю покаянно, хотя на самом деле не боюсь, а надеюсь, что Азамат уже наконец вправил этому козлу мозги.

— Да уж знаю, — хмыкает Эцаган. — Уже весь корабль наслышан — они так орали… Надо же было додуматься — подсыпать вам этой дряни. Можно было догадаться, что на вас не так подействует, как на нас, если вы от гармарры засыпаете.