— Триста шестьдесят три грамма. Мы вернулись с Ваней домой и повели принципиальный разговор.

— Какой разговор? — не поняла Оля Кучеренко.

— Принципиальный.

— Да о чем?

— Ну, о счастье. Ваня сказал: «Счастье в дверь само не лезет, хоть сто подков повесь. Счастье надо добывать».

— Это известно, — авторитетно сказал Николай Хорошаев.

— И неправильно, — в тон ему добавил коротенький, плотный Гриша Груздь.

— Почему это? — вызывающе спросил Толя.

— Потому, что неясно. Можно подумать, что каждый должен добывать счастье только для себя.

— Зачем — каждый для себя? — повернулся к нему Толя. — Все вместе. Одним словом, мы говорили, что наш отряд еще очень мало сделал для страны, что наше звено тоже отстает.

— Ага, отстает! — торжествующе сказала остроглазая Галя Чернышенко. — А как же ты про наше звено стихи такие написал?

— Какие «такие»?

— Уже не помнишь?

— Ну, это когда было! Да я от них потом сам отказался: Гриша Груздь говорит, будто такие стихи еще до меня кто-то написал, только не про звено, а про роту суворовцев… Не в этом, ребята, дело. Дело в том, что после принципиального разговора мы зашли за Николаем Хорошаевым и все втроем пошли на склад «Утильсырье».

— Вот так прогулка! — пожала Галя острым плечом. — Там же — тряпки!

— Вот так сознательность! — в тон ей отозвался Николай Хорошаев. — А тебе бы только на каток?

Наталья Ивановна впервые за все время оторвалась от тетрадей и недоуменно посмотрела на Галю. Та растерянно моргнула.

Вожатый сделал знак Толе, чтобы он сел.

— Что мы втроем видели на складе, расскажет Николай Хорошаев.

— Могу, — поднялся Николай. — Конечно, были там и тряпки. Что ж такого! Они идут на выработку самых лучших сортов бумаги. Но нас интересовал больше металлический лом. Мы, Наталья Ивановна, столько там видели! — обратился он к учительнице. Та подняла голову и карандашом показала, чтобы он повернулся к своим товарищам. — Мы там, ребята, столько видели! — повторил Николай. — Вот, например, крыло самолета: дюралюминий с него содрали, оно и лежит, как скелет какого-то ископаемого. Шасси, разбитый тягач… да всего не перечислишь! Уж мы смотрели, смотрели — еле оторвались. Потом пошли в тот угол, где всякий домашний лом складывают. Даже смешно стало, честное слово! Такие там допотопные вещи! Самовар медный с помятыми боками, древняя гиря… Так на ней и написано: «десять фунтов». Но были и современные вещи: кастрюли, тарелки… Там всё принимают и даже деньги платят. Ну, деньги нам не нужны. Разве мы из-за денег? Мы вот что думаем, ребята: если каждый из нас покопается в кладовой, да в сарае, да в погребе, да на чердаке, то чего он только не найдет! Но, конечно, надо согласовывать с родителями. Один наш отряд, я считаю, может на целый трактор металла собрать. А что, нет? Соберет!

Николай решительно оглядел звено и сел.

— Кто еще хочет сказать? — спросил вожатый.

— Можно? — подняла руку беленькая Оля Кучеренко. — А у нас тоже есть медный самовар и тоже с помятыми боками. Папа сколько раз говорил маме: «И зачем ты держишь эту археологию?» А мама ему: «Как можно! А из чего Архип Христофорович чай будет пить?» А Архип Христофорович — это мамин двоюродный дедушка. Ему уже девяносто лет. Он приходит к нам раз в году, в день какого-то Андрея Перво… Вот забыла: не то Первостепенного, не то Перворожденного. Ах, вспомнила! Первозванного… Приходит и говорит: «Ну, внучка, ставь самовар: я люблю, чтоб на столе мурлыкало и дымком пахло». Вот какие пережитки! Так я хочу спросить звено, как же согласовать с мамой вопрос об этом самоваре: сдавать его или нет?

Все растерянно переглядываются. Наталья Ивановна откладывает тетрадь и выжидательно смотрит на ребят.

— Я думаю, не надо, — говорит наконец вожатый. — Пусть дедушка пьет. А вы что скажете, ребята?

— Не надо! — хором отвечает звено.

— Вот и я так думаю! — живо подхватывает Оля. — А вместо самовара я лучше попрошу у мамы старый примус.

Наталья Ивановна опять склоняется над тетрадью и мягко вычеркивает второе «н» в слове «серебряный».

— Товарищи, — сказал вожатый, — мы еще ничего не решили, а Оля уже — примус. Давайте еще поговорим.

— Все ж ясно! — отчеканивает Гриша Груздь. — Куда нести?

— А я уже покопался и согласовал с родителями, — сказал Николай. Он прочитал список старых вещей и раздумчиво спросил: — А вот что делать с гривной? В погребе я нашел огромную бронзовую монету. С килограмм весом.

— Тащи и монету! — решает звено.

— Что вы! — вскинула голову Наталья Ивановна. — В музей сдай.

— Правильно, в музей, — согласились ребята. — Это, наверно, еще при Илье Муромце такие монеты выпускали, чтоб было чем драться, в случае чего.

Дверь тихонько открылась, и в класс, осторожно ступая, вошел Сидор Петрович, школьный сторож.

— Я вот зачем, — шопотом, чтоб не помешать, сказал старик: — Давеча, Наталья Ивановна, вы просили местечко в сарае освободить, так я все дрова в меньший сарай сложил, а большой вам оставил. Пусть несут, ничего… Сарай просторный, ничего…

И попятился к двери.

— Спасибо, Сидор Петрович, — кивнула учительница. Потом повернулась к ребятам и объяснила: — Ваня Кудрин советовался со мной, и я заранее была уверена, что вы подхватите его мысль.

— Значит, в школу нести, Наталья Ивановна? — спросили ребята.

— В школу. Соберем и сдадим от всей школы. Ведь, я думаю, и другие отряды дремать не будут. А от денег нам отказываться незачем. Если ваши родители не захотят принять деньги за свои вещи, мы на эти деньги инструментов накупим для рабочей комнаты, новых книг для библиотеки… Да мало ли у нас потребностей!

— Ветродвигатель построим во дворе, — подсказал Николай. — Будем своим электричеством аккумуляторы заряжать в физическом кабинете.

— Правильно, ветродвигатель! — подтвердил Гриша Груздь. — Чего ветру даром пропадать!

— Ребята, — загорелась Оля, — если всей дружиной собирать, так чего только мы не соберем! И железо, и чугун, и цинк, и латунь, и свинец… Да все! А значит, из нашего металла любую машину построить можно будет? Вот хорошо, если б мы сами сказали, что строить! Приедут к нам за ломом, а мы скажем: «Будьте добры, отвезите, пожалуйста, наш металл на тракторный завод. Пусть там сделают из него самый большой трактор и на нем напишут, кто этот металл собрал».

— Это ж зачем? — глянул на Олю исподлобья Гриша Груздь.

— Ну, все-таки приятно… Понимаешь, весна, солнышко светит, а в поле наш трактор идет — огромный! Так землю и пашет, так и пашет! Люди спрашивают: «Чей это такой трактор большой? Мы такого еще не встречали». А тракторист им: «Так это ж пионерская дружина имени Павлика Морозова металл собирала! Посмотрите, тут же написано»… Разве не приятно?

— Приятно, — сказала и Галя Чернышенко. Ее глаза, всегда такие острые, глянули на Олю мягко и доверчиво: — Да разве, Олечка, только трактор? Можно изготовить открытый автомобиль мест на двадцать, такой красивый, чтоб все радовались, и катать в нем детишек из яслей.

Ребята увлеклись, забыли о самоваре с помятыми боками и говорят уже о шагающем экскаваторе с гигантской стрелой, о чудо-машинах, которые придут на смену экскаватору, и о том, как они сами будут строить такие машины.

Наталья Ивановна опустила карандаш и смотрит, улыбаясь, на ребят. Надо бы тут вмешаться в разговор, но учительница не торопится: пусть потолкуют, помечтают, а уж потом она объяснит, как мудро, по строгому плану, распределяет государство свои ресурсы. Да заодно расскажет и о вспыхнувшем сейчас воспоминании: вот и на двери хижины, где жила она в детстве, висела старая подкова, а в дверь входили только горести, нищета да болезни. Счастье пришло сразу во все хижины и стало счастьем всех людей…