У Михаила Глинки, насколько можно судить по имеющимся сведениям, по линии предков никто не выказывал особых дарований. Бабушка держала его под своей опекой. Она оберегала ребенка от сквозняков, простуды. Его выносили во двор только в сухую и теплую погоду, а комнаты, где он находился, жарко топили от ранней осени до поздней весны.

Миша начал ходить только в полтора года. Его младенческие впечатления от внешнего мира были очень ограничены. Возможно, это способствовало его обостренной чувствительности. Он с особой чуткостью прислушивался и присматривался к окружающему. Яркие его переживания были связаны с народными песнями, сказками, потехами. Именно тогда, в детстве, Михаил Глинка неосознанно воспринимал сам склад народных русских напевов, те интонации, которые нельзя воссоздать нарочито, благодаря выучке, а можно только так же естественно, словно разговаривая на родном языке, воплотить в своем творчестве.

«Я был весьма набожен, – вспоминал он, – и обряды богослужения, в особенности в дни торжественных праздников, наполняли душу мою живейшим поэтическим восторгом». С необычайной силой в душе его отзывались колокольные перезвоны. Они его завораживали, переносили в какой-то иной, невидимый, возвышенно-звучащий мир.

Однажды, услышав в комнате звон медного таза, Миша стал вызванивать на нем нечто подобное колокольному звону. Бабушка велела дать ему два тазика, а затем распорядилась, чтобы приходской священник снял для ее внучка маленькие колокольца со звонницы. Миша Глинка был счастлив.

Грамота ему давалась легко. Он рано научился читать, да не бесцветным голосом, а с выражением, звонко, вдохновляясь и волнуясь. Бабушка и ее сверстницы приходили в умиление от его чтения Библии.

Надо заметить, что его учитель священник Иван Стабровский был человеком незаурядным: отличался искренностью, смелостью, сильным характером. Во время нашествия французов он организовал оборону церкви. Когда супостаты стали грабить дома, сельчане с подоспевшими партизанами прогнали их прочь.

Конечно, вряд ли образ этого человека вдохновил Глинку на создание героической оперы «Иван Сусанин» с ее поистине гениальным финалом – «Славься!». Однако будем помнить, что Отечественная война 1812 года, победа русского оружия, рассказы о сражениях, о доблести русских воинов и мужиков-партизан – все это оказало сильнейшее впечатление на маленького Мишу, а след от подобных переживаний и размышлений сохранился на всю жизнь.

Один из дальних родственников подарил ему книгу: «История о странствиях вообще по всем краям земного круга, сочинения господина Прево, сокращенная новейшим расположением господина Ле Гарпа и содержащая в себе достойные примечания, полезнейшие и наилучшим образом доказанные сведения о странах света, до коих достигли европейцы, о нравах жителей этих стран, о вере, обычаях, науках, художествах, торговле и рукоделиях».

Не без труда принялся Миша Глинка за чтение, но с каждым днем оно становилось все более легким и увлекательным: «Воображение мое так разыгралось, – вспоминал он, – что я принялся изучать описание этих прелестных островов и начал делать извлечения из вышеописанной книги, что и послужило основой моей страсти к географии и путешествиям… Музыкальное чувство все еще оставалось во мне в неразвитом и грубом состоянии. Даже по 8-му году, когда мы спасались от нашествия французов в Орле, я с прежней жадностию вслушивался в колокольный звон».

В праздничные дни к ним приезжали родственники. У братьев бабушки Евгении Ивановны был неплохой крепостной оркестр. Они привозили с собой музыкантов. И днем, и вечером, во время обеда и прогулок на лодках по Десне, за ужином и на танцах звучала разнообразная музыка. Особенно нравились Мише знакомые народные мелодии. В оркестровом исполнении они звучали по-особенному, радуя и тревожа душу.

Однажды вечером, находясь в детской, он услышал необычайно нежную, мелодичную музыку. Она его заворожила. Он лег спать, вокруг стало тихо, а музыка все еще звучала в нем. Утром на уроке рисования Миша был рассеян. Учитель поинтересовался, что его так отвлекает? «Музыка, – ответил Глинка. И добавил: – Что же делать? Музыка – душа моя».

Выписанная из Петербурга гувернантка стала обучать Мишу литературе, языкам и игре на фортепиано. По-прежнему он с огромной радостью слушал крепостной оркестр, который стал большим, можно сказать, профессиональным, исполнял оперные увертюры. Оркестрик организовали и в имении Глинок. Миша быстро научился играть на флейте и скрипке.

Отец решил определить сына в Царскосельский лицей, при котором открылся подготовительный пансион. Прием был очень ограничен. Миша Глинка попал в число «избранных».

В пансионе он приобщился еще к одной моде, кроме музыки, пришедшей в Россию с Запада: к вольнодумству, свободомыслию. Один из воспитателей был дальним родственником Глинок – Вильгельм Карлович Кюхельбекер, друг Александра Пушкина. От него Михаил впервые услышал гневные слова в адрес тиранов, более всего Бурбонов, трех последних Людовиков. Но сильнее всего поразила ода Пушкина «Вольность».

…Может показаться: да какое дело будущему музыканту, композитору до подобных проблем? Они лишь отвлекают его от мира музыки, царства гармонии! Однако в ту пору Михаил Глинка становился личностью, гражданином, озабоченным не личным благополучием, а судьбой своего народа, Родины. Только так мог сформироваться великий национальный композитор.

И еще. Общественная жизнь во многом определяет появление гениев. Духовная свобода – непременное условие творческой личности, в каких бы областях искусств или знаний она не проявлялась. Тут очень важно, чтобы вольность не превращалась в распущенность. Внутренняя свобода человека должна быть соотнесена с определенными правилами, вливаться в конкретную форму.

Так, если расплавленный раскаленный металл прольется на землю, то застынет в виде неопределенной массы, но, попадая в изложницу, примет безупречный вид.

В зрелом возрасте Глинка высказался так: «Все искусства, а следственно, и музыка требуют. 1) Чувства… – это получается от вдохновения свыше. 2) Формы… Чувство зиждет – дает основную идею; форма облекает идею в приличную, подходящую ризу… Чувство и форма – это душа и тело. Первое дар высшей благодати, второе приобретается трудом».

Учился в пансионе Михаил хорошо, но самые очевидные способности демонстрировал как музыкант-исполнитель. С ним занимались лучшие педагоги, обучая главным образом игре на фортепиано. Среди них был пианист и композитор Шарль Майер. «Он, – писал Михаил Иванович, – более других содействовал развитию моего музыкального таланта… Он не ограничился тем только, что, требуя от меня отчетливого и непринужденного исполнения, вставал решительно против изысканного и утонченного выражения в игре, но также, по возможности соображаясь с тогдашними моими понятиями, объясняя мне естественно и без педантства достоинства пьес, отличая классические от хороших, а сии последние – от плохих».

Окончив пансион, Глинка стал титулярным советником, чиновником девятого класса. В родном имении всю зиму провел в занятиях с крепостными оркестрантами. Некоторые пьесы и вариации Михаил Глинка сочинял сам. С весны 1824 года он стал работать секретарем Совета путей сообщения. Его часто приглашали в салоны, где он пользовался успехом как остроумный интересный собеседник, а главное – как виртуозный музыкант. Он охотно играл и аккомпанировал. Постепенно его все больше увлекало сочинение сонат и романсов.

У Михаила в глубине души росла неудовлетворенность благополучной жизнью и самим собой. Проходила юность, а он так и не смог, не сумел создать что-либо значительное. Конечно, неплох был романс «Разуверение» на слова Баратынского:

Тем временем пронеслась общественная буря: восстание декабристов в 1825 году. Неудачная попытка государственного переворота и последующие казни и кары никого не оставляли равнодушными. Однако сочувствовали не столько революционным замыслам, сколько мучениям этих отчаянных людей и их родных и близких.