– Я сегодня чертовски занят, мистер Леннон. Если вы не скажете мне, чем вызван ваш звонок, боюсь, мне придется...

– Бэби-Док может одобрить выделение участков на Гаити, которые вам не удается получить последние пять лет. Вам это известно. Он правая рука отца, он руководит тонтон-макутами, и он первый в очереди на большое кресло. Вы ему нравитесь, и нам вы нравитесь...

Теперь в голосе де Мореншильдта появился реальный человек.

– Говоря «нам», вы подразумеваете...

– Вы нравитесь нам всем, де Мореншильдт, но мы обеспокоены вашим общением с Освальдом.

– Господи, я едва знаю этого парня! Я не видел его шесть или восемь месяцев.

– Вы виделись с ним в Пасхальное воскресенье. Вы привезли маленькой девочке набивного кролика.

Очень долгая пауза.

– Действительно привез. Вылетело из головы.

– Вы забыли, что кто-то стрелял в Эдвина Уокера?

– Какое отношение это имеет ко мне? Или к моему бизнесу? – Его недоуменная ярость вызывала почти абсолютное доверие. Ключевое слово – почти.

– Да бросьте. Вы обвинили Освальда в том, что это сделал он.

– Я шутил, черт побери!

Я заговорил после короткой паузы:

– Вы знаете, на какую контору я работаю, де Мореншильдт? Могу подсказать: это не «Стандард ойл».

Последовала пауза, по ходу которой де Мореншильдт переваривал всю ту ерунду, что я на него вывалил. Только не совсем ерунду. Я знал о набивном кролике и знал о фразе «как ты мог промахнуться», которую он произнес после того, как его жена заметила винтовку. И понятно, что из этого следовало. Моя контора звалась Конторой, и де Мореншильдта сейчас волновал только один вопрос (во всяком случае, я на это надеялся): сколь многое известно нам о его, несомненно, интересной жизни?

– Здесь какое-то недопонимание, мистер Леннон.

– Я надеюсь, ради вашего же блага, что это так, но нам представляется, что вы подталкивали его к этому выстрелу. Вновь и вновь твердили, какой расист этот Уокер, убеждали, что он может стать следующим американским Гитлером.

– Это полнейшая ложь!

Я проигнорировал этот крик души.

– Но больше нас беспокоит другое. Мы опасаемся, что десятого апреля вы сопровождали мистера Освальда, когда он отправился на охоту.

– Ach, mein Gott![152] Это безумие!

– Если вы сможете это доказать... и если пообещаете в будущем держаться подальше от неуравновешенного мистера Освальда...

– Господи, он же в Новом Орлеане!

– Заткнитесь, – осадил его я. – Мы знаем, где он и что делает. Раздает листовки «Честное отношение к Кубе». Если не перестанет, то скоро окажется в тюрьме. – И он действительно там окажется, где-то через неделю. Его дядя по прозвищу Страшила, связанный с Карлосом Марчелло, внесет за него залог. – Скоро он вернется в Даллас, но вы не должны с ним встречаться. Ваша маленькая игра закончена.

– Говорю вам, я никогда...

– Эти участки могут стать вашими, при условии, что вы докажете, что десятого апреля не сопровождали Освальда. Сможете ли вы это сделать?

– Я... дайте подумать. – Долгая пауза. – Да. Да, думаю, что смогу.

– Тогда давайте встретимся.

– Когда?

– Вечером. В девять часов. У меня есть начальники, и они будут очень недовольны, если я дам вам время на подготовку алиби.

– Приезжайте ко мне домой. Я отправлю Джин в кино с подругами.

– У меня есть идея получше. И вам не придется долго искать. – Я назвал ему место встречи.

– Почему там? – В его голосе слышалось искреннее недоумение.

– Просто приезжайте. И если не хотите, чтобы Дювалье, pere и fils[153], сильно рассердились на вас, друг мой, приезжайте один.

Я повесил трубку.

В больницу я вернулся ровно в шесть и полчаса посидел с Сейди. В голове у нее прояснилось, и она убеждала меня, что боль не такая уж сильная. В половине седьмого я поцеловал ее в здоровую щеку и сказал, что должен идти.

– По делу? – спросила она. – По настоящему делу?

– Да.

– Ты ведь никому не причинишь вреда? Только в случае крайней необходимости?

Я кивнул:

– И никогда – по ошибке.

– Будь осторожен.

– Как при ходьбе по яйцам.

Она попыталась улыбнуться. Но улыбка тут же превратилась в гримасу боли, потому что привела в движение мышцы левой половины лица. Взгляд Сейди сместился мне за спину. Я повернулся и увидел на пороге Дека и Элли. Оба прибыли в парадных нарядах, Дек – в легком летнем костюме с галстуком-шнурком и ковбойской шляпе, Элли – в розовом шелковом платье.

– Если хотите, мы можем подождать, – предложила Элли.

– Нет, заходите. Я уже ухожу. Но надолго не задерживайтесь, она очень слаба.

Я поцеловал Сейди дважды – в сухие губы и влажный лоб. Потом поехал на Западную Нили-стрит, где разложил перед собой вещи, купленные в театральном магазине. Проделывал все медленно и тщательно перед зеркалом в ванной, часто заглядывал в инструкции и сожалел, что Сейди не может мне помочь.

Я не волновался из-за того, что де Мореншильдт мог, увидев меня, сказать: Эй, а я вас где-то видел. Я не хотел, чтобы он опознал «Джона Леннона» позже. Вдруг его сегодняшние доводы не будут соответствовать действительности, и тогда у меня могла возникнуть необходимость встретиться с ним вновь. В этом случае мне хотелось бы застать его врасплох.

Первым делом я приклеил усы. Пушистые, с ними я разом превратился в преступника из вестерна Джона Форда. Потом последовал грим. Лицо и руки стали загорелыми, как у фермера. И наконец, я водрузил на нос очки в роговой оправе с обычными стеклами. Поначалу возникла мысль перекрасить волосы, но напрашивающаяся параллель с Джоном Клейтоном отвратила меня от этой идеи. Вместо этого я надел бейсболку с логотипом «Сан-Антонио буллетc». Закончив, посмотрел в зеркало и сам себя не узнал.

– Я никому причиню вреда, только в случае крайней необходимости, – заявил я незнакомцу в зеркале. – И никогда – по ошибке. С этим все ясно?

Незнакомец кивнул, но глаза за стеклами очков оставались холодными.

Перед тем как уйти, я достал с верхней полки стенного шкафа револьвер и сунул в карман.

На пустынную автомобильную стоянку в конце Мерседес-стрит я приехал на двадцать минут раньше назначенного срока, но де Мореншильдт меня опередил. Его броский «Кадиллак» уже стоял под стеной склада «Монтгомери уорд». Это означало, что он нервничает. Отлично.

Я огляделся и не удивился бы, увидев девочек-попрыгуний, но в такой поздний час они уже разошлись по домам, возможно, спали, и им снился Чарли Чаплин, разъезжающий по Франции и любующийся танцующими дамами.

Я припарковался рядом с машиной де Мореншильдта, опустил стекло, высунул левую руку и согнул указательный палец, приглашая присоединиться ко мне. Несколько мгновений де Мореншильдт не шевелился, словно не решаясь принять мое приглашение. Потом вылез из автомобиля. От гордой поступи не осталось и следа. Он напоминал перепуганную мышку. В руке держал папку. Судя по толщине, доказательств он с собой привез немного. Мне оставалось только надеяться, что их хватит. Иначе нам пришлось бы станцевать другой танец, совсем не линди.

Он открыл дверь, заглянул в салон, спросил:

– Послушайте, вы же не собираетесь меня убивать?

– Нет. – Я надеялся, что мой голос переполняет скука. – Будь я из ФБР, ваши опасения были бы оправданны, но я не оттуда, и вы это знаете. Вы уже вели с нами дела. – Хоть бы Эл не ошибся.

– В автомобиле стоят «жучки»? И на вас?

– Если будете выбирать слова, опасаться нечего. А теперь садитесь.

Он сел и захлопнул дверь.

– Насчет этих участков...

– Вы сможете обсудить это в другое время и с другими людьми. Нефть – не мой профиль. Мой профиль – общение с теми, кто ведет себя опрометчиво, а ваши отношения с Освальдом показывают, что вам недостает благоразумия.