– Заприте, пожалуйста, дверь, хорошо?

Я закрыл дверь, отсекая темный и опасный Лисбон-Фоллс, задвинул оба засова.

– И врезной замок, если не возражаете.

Я повернул барашек и услышал глухой металлический лязг. Гарри тем временем ездил по гостиной и зажигал керосиновые лампы с высокими стеклянными колпаками. Я смутно помнил, что видел такие в доме моей бабушки Сейри. Они давали куда более приятный свет, чем фонарь Коулмана, и Гарри Даннинг одобрительно кивнул, когда я отключил его жаркое белое сияние.

– Как вас зовут, сэр? Мое имя вы уже знаете.

– Джейк Эппинг. Едва ли оно вызывает какие-то воспоминания, верно?

Он задумался, покачал головой.

– А должно?

– Пожалуй, что нет.

Он протянул руку. Она чуть подрагивала, вероятно, от старческой слабости.

– Все равно позвольте пожать вашу руку. Вы меня спасли.

Конечно, я с радостью позволил. Привет, новый друг. Привет, давний друг.

– Ладно, раз с этим разобрались, теперь можем выпить с чистой совестью. Я принесу односолодовый виски. – И он покатил на кухню, поворачивая колеса чуть трясущимися, но все еще сильными руками. Я видел, что кресло снабжено маленьким электромотором, но то ли он не работал, то ли Гарри экономил заряд аккумулятора. Старик оглянулся на меня.

– Вы не опасны? Я хочу сказать, для меня?

– Для вас – нет, Гарри, – улыбнулся я. – Я ваш добрый ангел.

– Это чертовски необычно, – ответил он. – Но где в эти дни найти обычное?

Он скрылся на кухне. Скоро там зажегся свет. Уютный, оранжево-желтый свет. В нем все казалось таким домашним. Но за этими стенами... в окружающем мире...

Да что же я такое натворил?

– За что пьем? – спросил я, когда мы подняли стаканы.

– За лучшие времена, чем эти. Такой тост вас устроит, мистер Эппинг?

– Более чем. И зовите меня Джейк.

Мы чокнулись. Выпили. Я не мог вспомнить, когда в последний раз пил что-то более крепкое, чем пиво «Одинокая звезда». Виски напоминало горячий мед.

– Электричества нет? – спросил я, оглядывая лампы. Гарри прикрутил фитили, вероятно, экономя керосин.

Гарри помрачнел.

– Ты не местный, да?

Этот вопрос я уже слышал раньше, от Фрэнка Аничетти во «Фруте», когда впервые отправился в прошлое. Тогда я солгал. Сейчас делать этого не хотелось.

– Я не знаю, как ответить на этот вопрос, Гарри.

Он пожал плечами: нет, так нет.

– Мы должны получать электричество три дня в неделю, и сегодня – один из таких дней, но в шесть вечера его отключили. В «Провинс электрик» я верю не больше, чем в Санта-Клауса.

После этих слов мне вспомнились наклейки на автомобилях.

– И как давно Мэн стал частью Канады?

Он посмотрел на меня как на сумасшедшего, но я видел, что разговор ему нравится. Его необычность, а главное, реальность. Мне оставалось только гадать, когда он вот так с кем-то говорил.

– С две тысячи пятого. Кто-то стукнул тебя по голове, или как?

– Если на то пошло, да. – Я подошел к его креслу, опустился на колено, которое сгибалось, и показал место на затылке, где больше не росли волосы. – Несколько месяцев тому назад меня сильно избили...

– Да, я видел, как ты хромал, когда бежал к этим деткам.

– ...и теперь я многого не помню.

Внезапно пол под нами затрясся. Задрожали фитили в керосиновых лампах. Рамки фотографий застучали о стены, а двухфутовый гипсовый Иисус с распростертыми руками сделал шаг к краю каминной доски. Он напоминал человека, обдумывающего самоубийство, и, учитывая текущее состояние дел, я не мог его винить.

– Трясунок, – буднично прокомментировал Гарри, когда земля успокоилась. – Ты их помнишь, верно?

– Нет. – Я поднялся, подошел к камину, отодвинул Иисуса назад, к Деве Марии.

– Спасибо. Я уже потерял половину чертовых апостолов, которые попадали с полки в моей спальне, и скорблю по каждому. Они мне достались от матери. Трясунки – колебания земли. Они у нас случаются часто, но самые сильные землетрясения происходят на Среднем Западе и в Калифорнии. Разумеется, в Европе и Китае.

– Люди уже швартуют корабли в Айдахо? – Я все стоял у камина, разглядывал фотографии в рамках.

– До этого еще не дошло, но... Ты же знаешь, что четыре японских острова ушли под воду?

Я в ужасе уставился на него.

– Нет.

– Три маленьких, а заодно и здоровый Хоккайдо. Ушли в чертов океан четыре года тому назад, словно спустились на лифте. Ученые говорят, что это как-то связано со смещением земной коры. – И будничным голосом добавил: – Говорят, что Землю разорвет к две тысячи восьмидесятому году, если процесс не остановится. Тогда в Солнечной системе будет два пояса астероидов.

Остаток виски я выпил одним глотком, и крокодильи слезы, вызванные спиртным, на мгновение раздвоили зрение. Указал на фотографию, запечатлевшую Гарри лет в пятьдесят. Он уже сидел в инвалидном кресле, но выглядел крепким и здоровым, во всяком случае, выше пояса; штанины раздувались вокруг его тонких ног, а рядом с ним стояла женщина в розовом платье, напомнившем мне костюм Джеки Кеннеди, в котором она ехала по Далласу 22 ноября 1963-го. Я помню, как мама говорила, что нельзя называть некрасивую женщину «простушкой». Надо говорить, что у нее «хорошее лицо». У этой женщины было хорошее лицо.

– Ваша жена?

– Ага. Эта фотография сделана на двадцать пятую годовщину нашей свадьбы. Через два года она умерла. Тогда многие умирали. Политики утверждают, что виноваты атомные бомбы. После ханойского ада в шестьдесят девятом их взрывали двадцать восемь или двадцать девять раз. Они будут клясться в этом, пока не посинеют, но все знают, что язвы и рак так сильно ударили по нам лишь после того, как «Вермонтский янки»[167] подхватил китайский синдром[168]. А ведь люди много лет требовали остановить реактор. Но им отвечали, что в Вермонте сильного землетрясения быть не может, что это Царство Божье, только трясунки, и ничего больше. Да. И посмотрите, что из этого вышло.

– Вы говорите, что в Вермонте взорвался реактор?

– Заразил радиацией всю Новую Англию и Южный Квебек.

–? Когда?

– Джейк, ты шутишь?

– Ни в коем разе.

– Девятнадцатого июня тысяча девятьсот девяносто девятого года.

– Я сожалею, что так вышло с вашей женой.

– Спасибо, сынок. Она была хорошая женщина. Чудесная женщина. И не заслуживала того, что с ней сталось. – Он медленно провел рукой по глазам, вытирая слезы. – Давно не говорил о ней, но если на то пошло, я давно уже вообще ни с кем нормально не говорил. Могу я налить тебе еще этого сока счастья?

Большим и указательным пальцами я показал: чуть-чуть. Я не собирался задерживаться здесь надолго, понимал, что должен как можно быстрее ознакомиться с подробностями этой ложной истории, с трагедией, обрушившейся на этот мир. Мне предстояло многое сделать, и прежде всего оживить мою очаровательную, мою любимую женщину. Возвращение в прошлое привело бы к еще одному разговору с Зеленой Карточкой, а поддатым мне говорить с ним никак не хотелось, но я чувствовал, что капелька виски мне не повредит. Более того, что она мне необходима. Все мои эмоции сковало льдом, и это скорее радовало, потому что в голове царил полный сумбур.

– Вас парализовало во время Тетского наступления? – спросил я, думая: Разумеется, именно тогда, но могло быть и хуже: до последнего сброса на ноль ты погиб.

На мгновение его лицо закаменело, потом расслабилось.

– Наверное, Тетского, если об этом подумать. Мы его называли «Великий сайгонский облом шестьдесят седьмого». Вертолет, на котором я летел, потерпел крушение. Большинство людей, находившихся в той птичке, погибло. Некоторые – дипломаты, некоторые – еще совсем дети.

– Шестьдесят седьмого? – переспросил я. – Не шестьдесят восьмого?

– Совершенно верно. Ты тогда еще не родился, но, конечно же, читал об этом в учебниках по истории.