2. Следи за тем, чего ждет твоя природа, насколько ты одной ею управляем; вот и делай это и гляди, ухудшит ли это склад твоей природы живого существа. Затем надо проследить, чего ждет твоя природа живого существа, и все это принять, если это не ухудшит склад твоей природы разумного существа. А разумное оно вместе и гражданственное. Этих правил держись и уж не хлопочи ни о чем другом.
3. Все, что случается, либо так случается, как от природы дано тебе переносить, или же так, как не дано от природы переносить. А потому, если случается тебе, что ты по природе сносишь, – не сетуй, переноси, как дано природой; если же то, что не сносишь, – не сетуй, потому что оно тебя раньше истребит. Помни только: дано тебе от природы переносить все, что только может сделать переносимым и приемлемым твоё же признание, исходя из представления, что это полезно и надлежит тебе так делать.
4. Если кто ошибается, учить благожелательно и показывать, в чем недосмотр. А не можешь, так себя же брани, а то и не брани.
5. Что бы ни случалось с тобой, оно от века тебе предуготовано: сплетение причинного издревле увязало и возникновение твоё, и это вот событие.
6. Атомы ли, природы ли – пусть первым положено будет то, что я – часть целого, управляемого природой. А потом, что как-то я расположен к частям мне единородным. Так вот об этом-то памятуя, не буду я, раз уж я часть, негодовать на что-либо из того, что уделяет мне целое, ибо части нет вреда там, где есть польза целому. Ведь у целого нет ничего, что бы не было ему полезно, и это вообще свойственно всем природам, а мировой особенно, потому что никакая внешняя причина не понуждает её рождать что-либо ей же вредное. Так вот, памятуя, что я часть такого целого, все, что происходит – приму как благо. Ну а поскольку природно я расположен к частям мне единородным, не стану делать ничего необщественного – напротив, скорее буду вникать в тех, кто мне единороден, и обращу всякое своё устремление к общей пользе, а от противного отвращу сь. И если все идет таким образом, жизнь непременно станет благотекущей – точно так, как мыслится благотекущая жизнь гражданина, шествующего делами, полезными для сограждан, и принимающего все, что ни уделит ему город.
7. Частям целого, говорю я, всем, что объемлются мирозданием, погибать – неизбежно. Пусть мы так скажем вместо «изменяться». Так вот, говорю я, если это беда и неизбежность, то целое, пожалуй, нехорошо повело дело, раз части переходят в иное, а устроены были небезразлично к тому, чтобы погибать. Природа, значит, сама предприняла злое для своих же частей, сотворила их подверженными злу и ввергнутыми в него с неизбежностью; или не усмотрела, как нечто такое произошло, – невероятно ни то, ни другое. А если кто откажется от природы и вместе с тем будет толковать, что все это лишь естественно, то и этак смешно: говорить, что естественно частям целого превращаться, и тут же изумляться и негодовать на что-нибудь, как если бы оно было нечто противное природе, и это при том, что распадается всякая вещь на то, из чего составлена. А ведь либо рассеяние первостихий, из которых я составлен, либо обращение твердого в земляное, а всякого дыхания в воздушное, так что и они приемлются в разум целого, которое то ли испламеняется в кругообращениях, то ли обновляется в вечном обмене. Не представляй себе ни твердое, ни дыхание как нечто первородное, потому что все это стеклось не то вчера, не то третьего дня из пищи и втягиваемого воздуха. Превращается, значит, то, что получено, а не то, что мать родила. Предположи другое – слишком свяжет тебя с частными свойствами, которые, пожалуй, ничего не стоят рядом с тем, о чем мы здесь говорим.
8. Положив себе эти имена: добротный, достойный, доподлинный; осмысленный, единомысленный, свободомысленный, – смотри, держись, не переименовывайся, не нарушай их и поскорее к ним восходи. Помни, что осмысленность означала у тебя проницательное рассмотрение всякой вещи и нерассеянность; единомыслие – добровольное приятие того, что уделяет общая природа; свободомыслие – свободу мыслящей части от гладкого или шероховатого движения плоти, от славы, смерти и прочее. Так вот, если соблюдешь себя при этих именах, ничуть не цепляясь за то, чтобы и другие называли вещи так же, и сам будешь другой, и вступишь в другую жизнь. Потому что быть и дальше таким, каким ты был до сих пор, и в такой жизни мотаться и мараться – это в пору разве что бесчувственному и жизнелюбцу вроде тех полурастерзанных борцов, которые изранены зверьми, изгрызаны, а все-таки просят, чтобы их оставили до завтра и в таком же виде бросили в те же когти и в ту же пасть. Нет, ты взойди на немногие эти имена и если можешь стоять на них, стой, подобный тому, кто переселился на острова блаженных; ну а почувствуешь, что соскальзываешь и что не довольно в тебе сил, спокойно зайди в какой-нибудь закоулок, какой тебе по силам, а то и совсем уйди из жизни – без гнева, просто, благородно и скромно, хоть одно это деяние свершив в жизни, чтобы вот так уйти. А помнить эти имена тебе очень поможет, если будешь помнить богов, и как они не того хотят, чтоб угодничали перед ними, а того, чтобы уподоблялось им все разумное. И чтобы смоковница делала, что положено смоковнице, собака – что собаке, пчела – что пчеле, человек – что человеку.
9. Балаган, сеча, перепуг, оцепенелость, рабство – и день за днем будут стираться те священные основоположения, которые ты как наблюдатель природы представил себе и принял. А пора уж тебе так на все смотреть и так делать, чтобы сразу и с обстоятельствами справляться, как надо, и созерцание осуществлять, и уверенность, рождающуюся из знания всяческих вещей, хранить сокрытой, а не скрытничать. Нет, когда ты вкусишь простоты? когда значительности? когда распознания во всяком деле, что оно по естеству, каково его место в мире и на какое время оно рождено природой, из чего состоит, благодаря чему способно существовать и какие силы могут и давать его, и отнимать?
10. Паук изловил муху и горд, другой кто – зайца, третий выловил мережей сардину, четвертый, скажем, вепря, ещё кто-то медведей, иной – сарматов. А не насильники ли они все, если разобрать их основоположения?
11. Как все превращается в другое, к созерцанию этого найди подход и держись его постоянно, и упражняйся по этой части, потому что ничто так не способствует высоте духа. Высвободился из тела и тот, кто сообразив, что вот-вот придется оставить все это и уйти от человеческого, отдался всецело справедливости в том, в чем собственная его деятельность, а в прочем, что случается, – природе целого. А кто о нем скажет или что за ним признает, или сделает против него, этого он и в ум не берет, довольствуясь следующими двумя вещами: ныне по справедливости действовать, и ныне ему уделяемое – любить. А всякую суету и старания он отбросил и ничего не желает кроме того, чтоб, следуя закону, шествовать прямо и, шествуя прямо, следовать богу.
12. Что нужды разгадывать, когда можно рассмотреть, что надо сделать; и если усматриваешь, то ступать вперед благожелательно, безоглядочно, а если не усматриваешь, то подождать и прибегнуть к тем, кто лучше других посоветует; а если другое что-нибудь этому мешает, то, исходя из наличного, подвигаться вперед рассудительно, держась того, что представляется справедливым. Ибо лучшее – достигать этого, и пусть неудача будет для тебя только в этом. Покойное и вместе подвижное, легкое и вместе стойкое – таков тот, кто во всем следует разуму.
13. Спрашивать себя сразу по пробуждении от сна: безразлично ли тебе будет, чтобы другой был справедлив и хорош? – Будет безразлично. А не забыл ты, что эти вот люди, напыщенно раздающие похвалы и хулу другим, таковы вот на ложе и за столом, и что они делают, чего избегают, за чем гонятся, что воруют, а то и грабят – не руками-ногами, а драгоценнейшей своей частью, в которой, если она того захочет, являются верность, стыд, правда, закон и добрый гений.
14. Природе, дающей все и все забирающей, человек воспитанный и скромный говорит: дай, что хочешь; бери что хочешь. И говорит это не дерзко, а уважительно всего лишь и преданно.
