Какова же была первая реакция государственных и военных руководителей России на вторжение Наполеона? Вечером 24 июня, когда Наполеон переходил Неман, Александр I веселился на балу у генерала Л.Л. Беннигсена (одного из убийц своего отца) в его имении Закрет под Вильно. Здесь Царь и получил из Ковно сообщение о начале войны. Он не выказал никаких эмоций и даже не сразу ушел с бала. Такое его хладнокровие было рассчитано на публику. В душе Царь не мог не содрогнуться. Больше 100 лет, со времени нашествия Карла XII, внешний враг не ступал на русскую землю, и вот теперь он снова вторгся в пределы России — враг, на этот раз более могучий, чем когда-либо.
Александр I, представлявший собой, по выражению К. Меттерниха, «странное сочетание мужских достоинств и женских слабостей»[235], никогда не отличался героизмом. «Под Австерлицем он бежал, в двенадцатом году дрожал…» — пристрастно высмеивал его А.С. Пушкин. Не испытывал Царь и патриотического горения. «С Россией у него не было никакой связи — ни нравственной, ни даже этнографической: внук немца из Голштинии и немки из Ангальт-Цербста, он родился от принцессы из Вюртемберга, вскормлен немкой из Лифляндии, воспитан вольтерьянцем из Швейцарии»[236]. По свидетельству современников, Александр I «до конца жизни не мог вести по-русски обстоятельного разговора о каком-нибудь сложном деле»[237], хотя по-французски изъяснялся не хуже Наполеона.
Зато Царь был силен классовым чутьем. Он знал, что «благородное российское дворянство» горой стоит за Англию против Франции. Воспоминание о судьбе отца, павшего жертвой дворцового заговора, когда он повернул от союза с Англией к союзу с Наполеоном, стучалось в сознание Александра как постоянное memento mori.
Александр уже давно понял, что его война с Наполеоном неизбежна и если он не нападет на Наполеона, то Наполеон нападет на него. Царю были заранее известны и время, и место наполеоновского вторжения, и силы его. То, что сообщил ему гонец из Ковно на балу у Беннигсена, грозило многими опасностями, но не заключало в себе ничего неожиданного.
Еще А.И. Михайловский-Данилевский с документами в руках опроверг «укоренившееся ложное мнение», будто Наполеон застал русскую армию «врасплох» (24. T. 1. С. 168). Тем не менее иные советские историки отстаивали это мнение (2. С 272; 16. С. 104; 21. С. 13). В 1969 г. А.Г. Тартаковский подтвердил старые и привел новые доказательства его ложности[238]: оказывается, М.Б. Барклай де Толли уже с 13 июня уведомлял литовского военного губернатора и корпусных командиров о готовящемся вторжении врага, а с 17 июня — и о предполагаемых местах его переправы через Неман. 23 июня командующий 1-м корпусом П.Х. Витгенштейн доложил Барклаю, что французы «хотят делать переправу» 24-го. Не позднее середины дня 24-го (Царь в Закрете только собирался на бал к Беннигсену) Барклай в Вильно написал, а уже с утра 25-го разослал в отпечатанном виде приказ по войскам с призывом отразить нашествие «легионов врагов», «твердо противостать дерзости и насилиям» их[239].
Ошибочно и мнение, будто Александр I и Барклай де Толли не знали или «явно преуменьшали» (2. С 272; 16. С. 141; 32. Т. 7. С 486) численность наполеоновской армии. Документы говорят о том, что русское командование еще в апреле 1812 г. имело роспись войск Наполеона, «предназначенных для войны с Россией», — 490 998 человек (26. T. 11. С. 18–21). Эту и (с начала 1811 г.) подобные ей росписи доставлял царю А.И. Чернышев. Его информацию подтверждали другие источники. Так, 25 февраля 1812 г. А.Б. Куракин — Н.П. Румянцеву, а 17 июня А.П. Тормасов — Барклаю сообщали, что Наполеон ведет на Россию 400 тыс. человек (26. Т. 9. С. 146; Т. 13. С. 40). По авторитетному в данном случае свидетельству Л.Л. Беннигсена, Царь задолго до перехода французов через Неман «был прекрасно осведомлен… о численности каждого корпуса, о постепенном их приближении к нашим границам и т. д.»[240].
М.Б. Барклай де Толли имел основания позднее заявить: «Все было предвидено, и на все взяты были меры»[241]. Другое дело — каковы были эти меры и как они были «взяты».
25 июня Александр I вслед за приказом Барклая де Толли отдал по армии свой приказ, текст которого был написан А.С. Шишковым[242]: «Из давнего времени примечали мы неприязненные против России поступки французского императора, но всегда кроткими и миролюбивыми способами надеялись отклонить оные… Все сии меры кротости и миролюбия не могли удержать желаемого нами спокойствия. Французский император нападением на войска наши при Ковно открыл первый войну. И так, видя его никакими средствами непреклонного к миру не остается нам ничего иного, как, призвав на помощь… всемогущего творца небес, поставить силы наши противу сил неприятельских… Воины! Вы защищаете веру отечество, свободу. Я с вами. На начинающего Бог» (9. Т. 6. С. 442–443).
В тот же день Царь подписал манифест о начале войны с Францией (тоже сочиненный А.С. Шишковым). В нем впечатляла эффектная концовка: «Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем»[243].
В 10 часов вечера 25 июня Александр I вызвал к себе министра полиции А.Д. Балашова и приказал ему готовиться ехать с письмом к Наполеону. Балашов выехал во 2-м часу ночи. С рассветом 26-го он был уже на французских аванпостах в м. Россиены. Сначала его принял очень любезно И. Мюрат, потом — холодно и подозрительно — Л.-Н. Даву (тем временем французские войска шли вперед), а к Наполеону он был препровожден только 30 июня, уже в Вильно. Французский император пригласил Балашова в свой кабинет — тот самый, из которого четыре дня назад Балашов был отправлен русским Императором: «Ничто в нем не изменилось, исключая хозяина» (7. Т. 3. С. 525).
Миссия Балашова заключала в себе, по всей видимости, троякий смысл. Письмо Александра I к Наполеону, которое доставил Балашов, весьма учтивое по форме («Государь, брат мой, вчера я узнал, что, несмотря на добросовестность, с которой я выполнял мои обязательства по отношению к Вашему величеству, Ваши войска перешли границы России…»), содержало следующее предложение: «Если Вы согласны вывести свои войска с русской территории, я буду считать, что все происшедшее не имело места, и достижение договоренности между нами будет еще возможно»[244]. Сам Царь не верил в то, что Наполеон, уже перебросивший в Россию полмиллиона солдат, теперь вернет их обратно ради «достижения договоренности». Но для Александра I было важно в столь критический для него момент продемонстрировать перед Европой «кротость и миролюбие». «Хотя, между нами сказать, я и не ожидаю от сей посылки прекращения войны, — признался он Балашову, — но пусть же будет известно Европе и послужит новым доказательством, что начинаем ее не мы» (14. С. 15).
Думается, Александр I посылал Балашова к Наполеону и с тем, чтобы под видом мирных переговоров выиграть время для военных действий. Наконец, была у миссии Балашова третья сторона, которую впервые раскрыл в 1962 г. А.Г. Тартаковский[245]. Оказывается, к Балашову был прикомандирован состоявший при штабе Барклая де Толли военный разведчик поручик Михаил Федорович Орлов (впоследствии генерал, видный декабрист). Он в ходе миссии собрал важные сведения о продовольственных трудностях, фактах начавшегося упадка дисциплины и даже о стратегических планах неприятеля.
