А.П. Скугаревский правомерно усмотрел в генеральских потерях «Великой армии» «поучительный пример доблести старших начальников, не повторявшийся в последующих войнах всех армий»[696]. Добавлю, что такого примера не знали и предыдущие войны и что в Бородинской битве его показали обе армии.
Генералов русские потеряли под Бородином почти вдвое меньше, чем французы, но гораздо больше, чем в любом другом сражении за всю историю России, — 29 (6 убитыми и 23 ранеными)[697]. Самой тяжелой утратой для русской армии была гибель «2-го главнокомандующего» кн. П.И. Багратиона. Погиб и начальник всей артиллерии граф А.И. Кутайсов. Сложили головы на Бородинском поле два брата — генералы Н.А. и А.А. Тучковы (напомню, что их третий брат — генерал П.А. Тучков — был взят в плен под Смоленском). Вдова Александра Тучкова Маргарита Михайловна (родная сестра декабриста М.М. Нарышкина) основала на месте гибели мужа и в память о нем Спасо-Бородинский монастырь, где провела всю свою оставшуюся жизнь в качестве игуменьи; похоронена в Спасской церкви монастыря весной 1852 г.[698].
По числу потерь той и другой стороны Бородинское сражение называют не только генеральным, но и генеральским «кровопусканием». Зато трофеи с обеих сторон были одинаково ничтожны: русские взяли 13 пушек и 1000 пленных, среди которых был один израненный генерал — Ш.-О. Бонами; французы захватили 15 пушек и тоже 1000 пленных, в числе которых также оказался один израненный генерал — П.Г. Лихачев (24. Т. 2. С. 276). Ни та ни другая сторона не оставила противнику ни одного знамени.
Как же следует оценить итоги Бородина? К чести Кутузова (а главным образом к чести российского солдата), он выстоял при Бородине в генеральном сражении с Наполеоном, не дал себя разбить, обратить в бегство. Большинству наших историков, вплоть до новейших, этого мало. Они подают Бородинскую битву так, что Кутузов в ней одержал «стратегическую и тактическую победу», нанес «решающее поражение» Наполеону[699]. Это значит, что Кутузов оставил древнюю столицу Отечества побежденному врагу после решающей победы над ним! Мало сказать, что такого казуса мировая история войн еще не знала. Таких казусов вообще не бывает.
Наши историки тем не менее уверовали в этот казус и, чтобы обосновать его, дружно прибегли к двум капитальным подлогам. Во-первых, представить Бородино победой Кутузова крайне мешает историкам… сам Кутузов. Ведь он, напомню, четко определил свою задачу при Бородине: «Спасение Москвы». Поскольку Москву он не спас и, стало быть, задачу свою не решил, как можно представить Бородино его победой? Наши ученые придумали такой ход: закрыв глаза на то, что сам Кутузов считал своей задачей, они приписывают ему свою версию («максимальное нанесение потерь противнику», т. е. идут на подлог, чтобы подогнать задачу Кутузова под искомый результат[700]. Если Кутузов ставил задачей всего лишь нанести противнику как можно больший урон, то он свою задачу решил и, значит, битву выиграл, ибо потери французов при Бородине были действительно тяжкими. Оставалось лишь подсчитать бородинские потери обеих сторон «в нашу пользу», что отечественные историки и старательно делают.
В качестве другого подлога используется «добровольное признание» Наполеона. Почти в каждом советском издании о войне 1812 г. и в новейших биографиях Кутузова цитируется фраза, будто бы сказанная Наполеоном на острове Святой Елены: «Из 50 сражений, мною данных, в битве под Москвой выказано наиболее доблести и одержан наименьший успех»[701]. Так читателю внушается мысль, что Наполеон даже после Лейпцига и Ватерлоо считал «наименьшим» для себя результат Бородина. В действительности же, как явствует из первоисточника, он сказал следующее: «Битва на Москве-реке была одной из тех (une de celles) битв, где проявлен максимум достоинств и достигнут минимум результатов»[702].
Развивая версию о победе Кутузова при Бородине, советские историки стали утверждать, что в Бородинском сражении «был развеян миф о непобедимости наполеоновской армии»[703]. Читая такие утверждения, испытываешь чувство неловкости за наших историков — академиков и генералов. Ведь Наполеон и до 1812 г. не все сражения выигрывал (Сен- Жан д'Акр, Прейсиш-Эйлау), а одно из них — под Асперном 22 мая 1809 г. — проиграл, уступив поле битвы. Каким же образом был развеян миф о непобедимости Наполеона именно в Бородинском бою, после которого он сохранил свои и захватил русские позиции, а затем и вступил в Москву?
Дальше — больше. «Бородинское сражение, — умозаключает Л.Г. Бескровный, — явилось последним актом оборонительного периода войны, после него начинается период контрнаступления» (2. С. 398). Выходит, по Бескровному, оставление Москвы французам было актом русского контрнаступления!
Архипатриотическое представление о Бородине как о «стратегической и тактической победе» Кутузова внедрилось в нашу историографию так глубоко, что иные, даже мотивированные и авторитетные представления отвергались с негодованием. Вот как реагировал на них П.А. Жилин: «В буржуазной историографии высказывается уже не взгляд, а имеет место грубая фальсификация — стремление представить Бородино как победу Наполеона, результатом чего будто бы и явилось занятие Москвы»[704]. Столь гневный пассаж историка-сталиниста тем удивительнее, что, кроме ненавистных ему «буржуазных» историков (вроде А. Жомини, К. Клаузевица, Вальтера Скотта, Г. Дельбрюка, М. Кукеля, Д. Чандлера и многих-многих других), «Бородино как победу Наполеона» представляли Карл Маркс, Фридрих Энгельс, редколлегия ленинской «Правды»[705]. Не знал ли об этом Жилин или в гневе забыл?
Формально, и стратегически и тактически Наполеон, конечно же, выиграл Бородинскую битву: он занял все основные пункты русской позиции (Багратионовы флеши, батарею Раевского, с. Бородино и д. Семеновскую), после чего россияне, потеряв гораздо больше людей, чем французы, отступили с поля сражения, а затем и оставили Москву. Столь разные «эксперты», как Жозеф де Местр и В.В. Верещагин, рассуждали просто: «Побеждать это значит идти вперед, отступать — быть побежденным. Москва отдана, сим все сказано» (23. С. 224)[706].
Вместе с тем Наполеон, хотя и добился стратегического, тактического и материального успеха, главной своей задачи — разгромить русскую армию — при Бородине не решил. Он сам и все его воинство, от маршалов до солдат, после битвы были разочарованы. Французские источники признают, что столь «ужасная бойня» без привычных для Наполеона атрибутов победы (массы пленных, трофеев, бегущих врагов) вызвала у завоевателей нечто вроде «столбняка» и повергла их в уныние (39. Т. 2. С. 82; 44. T. 1. С. 379)[707].
Зато русские воины по окончании битвы в массе своей отнюдь не унывали. Были, конечно, сомнения в том, кто выиграл битву. Сохранились свидетельства офицеров и генералов, полагавших, что россияне ее проиграли[708]. Генерал А.П. Ермолов, офицеры И.Т. Радожицкий и А.А. Щербинин считали, что Наполеон при Бородине «одержал победу, не соответствующую его ожиданиям» (15. С. 197; 29. С. 159)[709]. Поэтому нельзя утверждать, что «никто в русской армии не считал сражение проигранным»[710]. Но определяющим боевой дух россиян было сознание, что они выстояли, — отсюда и тот восторг, с которым они приняли весть о намерении Кутузова «заутра бой затеять новый».
