Покончив с газетами, я достал записную книжку Скаддера и начал изучать ее. Почти вся она была заполнена колонками цифр, лишь изредка попадались такие слова, как Хофгаард, Люневилль, довольно часто — Авокадо, но почему-то чаще всего слово Павия. Во время англо-бурской войны я служил офицером разведки и был хорошо знаком с шифровкой и дешифровкой. Да и в детстве я любил придумывать и разгадывать всякие коды и головоломки. Как известно, у каждого шифра есть «ключ», то есть такое слово, буквам которого по определенному закону сопоставляются цифры. Обычно несколько часов работы дают возможность разгадать такой шифр. Я попытался это сделать, используя в качестве ключевых слова, написанные в книжке, но безрезультатно. Голова моя стала клониться на грудь, и я задремал.

Я проснулся, когда поезд подходил к станции Демфрис. Здесь мне надо было пересесть на местный поезд, идущий до Галлоуэя. На платформе на меня как-то косо посмотрел помощник начальника станции и я было забеспокоился. Но увидев себя в зеркале — человек с загорелым лицом в подержанном костюме и простенькой кепке на голове — я понял причину косого взгляда: служащий принял меня за одного из фермеров, которые часто ездят зайцем.

В вагоне было не продохнуть от махорочного дыма. Со всех сторон только и слышно было о ценах, о том, где лучше пасти овец, и кроме табака сильно пахло дешевым виски — фермеры возвращались домой с ярмарки. На меня никто не обращал внимания, что устраивало меня как нельзя больше. Поезд громыхал то в поросших лесом долинах, то в бескрайних, поросших кустарником, болотах, а вдали то блеснет озеро, то появится большой, закрытый синей дымкой холм.

Как я и рассчитывал, к пяти часам вечера вагон опустел. Я решил сойти на следующей станции. Начальник станции, старый уже человек, окучивал на своем огороде картошку, да так с мотыгой на плече и встретил поезд. Взяв мешок с почтой, он опять ушел на огород. Девочка лет десяти долго смотрела мне вслед. Ей, наверное, было интересно, куда это глядя на ночь идет человек.

Дорога, светлея, бежала посреди болот, а вдали, словно куски аметиста, вставали холмы. Воздух был полон весенней, болотной прелью, и сейчас этот запах был мне милее соленого ветра с моря. Я вдруг почувствовал себя не солидным мужчиной тридцати семи лет от роду, а мальчишкой, который решил пройти пешком по этим местам во время каникул. Я совершенно забыл о том, что меня разыскивает полиция и — вы не поверите! — начал даже насвистывать что-то веселенькое. Я шел по дороге не зная, куда я приду, и не задумываясь о том, что со мной будет дальше…

Перед тем как спуститься с большака в долину, где бежала шумливая речушка, я вырезал себе в зарослях орешника посох. Идя по тропинке берегом реки, я подумал о том, что сегодняшнюю ночь я могу спать спокойно — мои преследователи наверняка все еще ломают голову, где я, «Хорошо бы теперь поужинать», — сказал я вслух, так как почувствовал, что здорово проголодался — прошло уже почти шесть часов, как я ел в поезде. Но вот речушка, а вместе с ней и тропинка повернули направо, и я увидел стоящую у небольшого водопада пастушью хижину. На крыльце стояла, скрестив на груди руки, загорелая женщина. Подойдя к ней, я поздоровался и спросил, не накормит ли она меня ужином и не пустит переночевать. Она сказала, что может поместить меня на чердаке и пригласила войти в дом. Вскоре хозяйка поставила передо мной дымящуюся яичницу с ветчиной, блюдо с пирогами и крынку простокваши.

Когда уже совсем стемнело, вернулся хозяин, неразговорчивый сухопарый великан, каждый шаг которого был, наверное, равен двум моим. Он понял, что я торговец скотом, направляющийся на ярмарку в Галлоуэе. Чтобы укрепить возникшее ко мне доверие, я стал расспрашивать, какие цены на ярмарке, много ли там скота на продажу и т. д. В десять часов я поднялся в свою светелку на чердаке и до пяти часов утра спал сном праведника.

Хозяйка покормила меня завтраком и, когда я, от всего сердца поблагодарив ее, спросил, сколько я ей должен, наотрез отказалась взять у меня деньги. Еще раз поблагодарив ее, я вышел из дома.

Было шесть часов утра. Красное солнце еще стояло низко над горизонтом, и я снова зашагал по тропинке на юг. Мой план был таков: выйти к железной дороге двумя или тремя станциями раньше той, где я вышел, и сделать, таким образом, петлю. Опять вдали замаячили синие холмы, а я все шел, да шел вслед за веселой, синей речкой, по зеленым берегам которой паслись мирные стада овец. Как я и ожидал, на краю болотистой, поросшей вереском равнины появился дымок паровоза. Спрятавшись в зарослях вереска, я подождал, пока поезд подойдет к станции, и, выйдя из засады, купил билет до Демфриса. Собственно, это была не станция, а разъезд, так как кроме боковой ветки, на которой мог Стоять встречный поезд, да крошечного здания, служившего одновременно домом для начальника станции, здесь больше ничего не было. В палисаднике я увидел кусты крыжовника и клумбу с турецкой гвоздикой. Вдали голубело маленькое болотное озерцо.

В вагоне были только я, да задремавший от выпивки пожилой пастух, на запястье которого был намотан поводок огромной овчарки. Она, как мне показалось, злобно посматривала на меня. Рядом с пастухом на скамье валялась газета. Я тотчас схватил ее. Это был утренний выпуск газеты «Скотсман».

Убийству на Портленд-плейс было отведено два столбца. Полицию, оказывается, вызвал Паддок. Разумеется, молочник был тотчас же арестован. Я усмехнулся и подумал, что ему дорого обошелся золотой, который он получил от меня. Далее сообщалось, что после проведенного расследования, молочника отпустили, и я подумал, подозревая молочника в убийстве, полиция только теряла зря время — мне же это было весьма на руку. Предполагалось, убийца скрылся на одном из поездов, идущих на север. Обо мне сообщалось, что я жил в этой квартире, но никаких дальнейших предположений относительно моей особы не было. По-видимому, полиция делала вид, будто не подозревает меня в убийстве, с тем чтобы выманить меня из моего укрытия. Я внимательно просмотрел всю газету — и не нашел в ней ни строчки о Каролидесе или о тех вещах, про которые мне рассказывал Скаддер.

Поезд начал замедлять ход и остановился на той самой станции, где я сошел вчера вечером. Я спрятался в тени и стал внимательно вглядываться в то, что происходило за окном. На запасном пути стоял встречный поезд, который дожидался, когда мы освободим главный путь. Тот самый старик, начальник станции, который вчера окучивал картошку, видимо очень раздраженный тем, что ему мешают заниматься своим делом, разговаривал с какими-то тремя мужчинами в штатском. Стоявшая рядом со стариком девочка вдруг стала что-то говорить, и один из тех троих достал записную книжку и стал в нее что-то быстро записывать. Двое других посмотрели на дорогу, по которой я ушел вчера, и я понял, что эти трое из местной полиции. Видимо, Скотланд-ярд уже сообщил им обо мне.

Мой спутник пробудился, едва мы отъехали от станции. Ткнув ногой в бок собаку, он пробурчал те самые слова, с которыми обращается к самому себе почти каждый очнувшийся пьяница: «Где я нахожусь?». Не получив ответа, он продолжал тоном человека, обманутого в самых лучших своих ожиданиях:

— Вот и будь после этого трезвенником.

Я не выдержал и выразил сомнение, применимо ли это понятие именно в данном случае.

— Я вам точно говорю, — очень обиделся и, видимо, не на шутку рассердился пастух, — я трезвенник. С Мартынова дня[4] у меня не было во рту ни капли виски. Даже на Новый год я не прикоснулся к спиртному, хотя мне очень хотелось.

Он закинул ноги на сиденье и растянулся на лавке.

— В голове такой гуд, точно черти играют на волынке, — промычал он, — а во рту все горит адским пламенем.

— Как же это вышло? — поинтересовался я.

— Все из-за проклятого бренди. Ну я думал, что это ведь не виски. Выпил рюмочку, потом другую…

Он пробормотал что-то еще и захрапел.