Она отвернулась. Она старалась не смотреть на него слишком часто, чтобы не привлекать внимания своих спутников. Ее посадили за стол, который был достаточно хорошо виден собравшимся, но слабо освещен и практически скрыт от взгляда Галта; она сидела вместе с доктором Фер-рисом и Юджином Лоусоном – именно с теми, кто вызвал особое неодобрение Галта.

Ее брата, Джима, заметила она, посадили ближе к столу, стоящему на подиуме; она видела его угрюмое лицо среди нервничавших Тинки Хэллоуэя, Фреда Киннена, Саймона Притчета.

Искаженные мукой лица вытянулись в ряд над столом, стоящим на подиуме, несмотря на все свои усилия, они не могли скрыть состояние людей, подвергаемых тяжелому испытанию; спокойное лицо Галта казалось сияющим среди них; Дэгни размышляла, кто же здесь заключенный, а кто хозяин положения. Ее взгляд медленно скользил по лицам сидящих за его столом: мистер Томпсон, Висли Мауч, Чик Моррисон, несколько генералов, несколько представителей законодательной власти и – неожиданно – мистер Моуэн, в качестве подачки Галту, как символ крупного бизнеса. Дэгни осмотрела зал в поисках доктора Стадлера, но нигде не увидела его.

Раздававшиеся в зале голоса подобны скачкам температуры у больного лихорадкой, подумала она; они то звучали слишком громко, то наступало мертвое молчание; внезап ный смех неожиданно обрывался, и люди, сидевшие за соседними столами, вздрагивали. Лица у всех были натянуты и перекошены абсолютно очевидной, но весьма неблагородной формой напряженности: вынужденными улыбками. Эти люди, думала Дэгни, знают, но не разумом, а вконец сдавшими нервами, что этот банкет – кульминация их мира, его голая суть. Они понимают, что ни их Бог, ни их оружие не в силах сделать так, чтобы это празднество обрело то значение, которое они так отчаянно старались выразить своим видом и поведением. Она не могла заставить себя глотать еду, которая стояла перед ней, горло ее, казалось, перехватил сильный спазм. Она заметила, что и другие сидевшие за ее столом просто притворяются, что едят. Аппетит не пропал только у доктора Ферриса.

Когда перед ней поставили мороженое в хрустальной вазочке, она заметила, что зал внезапно затих, и услышала лязг – это телевизионное оборудование подтаскивали поближе к подиуму. Сейчас, с тоскливым предчувствием подумала она, уверенная, что это предчувствие разделяют все присутствующие. Все смотрели на Галта. Его лицо оставалось непроницаемым.

Не понадобилось призывать к молчанию, когда мистер Томпсон подал знак диктору.

– Сограждане, – крикнул в микрофон диктор, – в этой стране и в любой другой, где слушают нас из большого зала отеля «Вэйн-Фолкленд» в Нью-Йорке, вы показываем вам торжественное начало осуществления плана Джона Галта!

На стене за спиной диктора появился прямоугольник интенсивного голубоватого света – телеэкран, которому надлежало показывать гостям то, что увидит страна.

– План Джона Галта – план мира, процветания и бла годенствия! – кричал диктор, в то время как на экране по явилась дрожащая картинка зала. – Рассвет новой эры! Продукт гармоничного слияния гуманистического духа нашего руководства и научного гения Джона Галта! Если ваша вера в будущее подорвана вредительскими слухами, то сейчас вы можете воочию убедиться в счастливом единстве первых лиц нашей страны!.. Леди и джентльмены! – В это время телекамеры направили на стол ораторов и экран заполнило изумленное лицо мистера Моуэна. – Мистер Гораций Басби Моуэн, американский промышленник! – Затем камеру заполнила морщинистая улыбка, вокруг которой застыло подобие лица. – Генерал армии Витингтон Торп! – Камера, как при полицейском освидетельствовании, двигалась от одного лица к другому, не менее предыдущего обезображенному разрушительным страхом отчаяния, неуверенности, презрением к себе, чувством вины. – Лидер большинства в Законодательном собрании… мистер Люциан Фелпс!.. Мистер Висли Мауч!.. Мистер Томпсон!.. – – Камера задержалась на лице мистера Томпсона; он одарил сограждан широкой улыбкой, затем повернулся влево с видом торжествующего предчувствия. – Леди и джентльмены, – торжественно произнес диктор, – Джон Галт!

Боже правый! – подумала Дэгни, что они делают? Лицо Джона Галта смотрело с экрана на сограждан, лицо, на котором не отражалось ни малейших признаков страха, боли или вины, а напротив, спокойствие и неуязвимое достоинство. Такое лицо, подумала она, среди этих, других? Что бы они ни замышляли, подумала она, они сами обрекли себя на провал. И больше ничего говорить не надо: вот оно – несовместимое различие в принципах, в подходах, вот он, выбор, и любой человек, если он человек, сразу поймет это.

– Личный секретарь мистера Галта, – произнес диктор в то время, как камера высветила следующее лицо и по спешно продолжила свое движение. – Мистер Кларенс Чик Моррисон… адмирал Гомер Доули… мистер…

Дэгни оглядела окружавшие ее лица, размышляя: увидели ли они разницу? Осознали ли ее? Увидели ли они его? Хотели ли они видеть его подлинным, настоящим?

– Этот банкет, – произнес Чик Моррисон, взявший на себя обязанности распорядителя, – устроен в честь вели чайшего человека нашей эпохи, талантливейшего творца, лучшего знатока секретов производства, нового лидера нашей экономики – Джона Галта! Если вы слышали его потрясающую речь по радио, у вас, вероятно, нет сомнения в его необычайных способностях. Сейчас он здесь, чтобы сказать вам, что он использует их для вашего блага. Если вас сбили с толку радикальные консерваторы, которые утверждали, что он никогда не будет заодно с нами, что между его и нашими взглядами на жизнь нет никаких точек соприкосновения, что они в корне противоположны, то сегодняшнее событие докажет вам, что все можно уладить и обо всем договориться!

Увидев его, подумала Дэгни, захотят ли они смотреть на кого-то другого? Осознав, что такие, как он, живут в этом мире, что он именно такой, каким может быть человек, – чего же им еще искать? Может ли у них быть другое желание, кроме как достичь в своей душе того, чего он уже достиг? Или их остановит тот факт, что мау-чи, моррисоны, томпсоны никогда и не стремились к этому? Будут ли они считать маучей людьми, а его чем-то сверхъестественным?