— И это у меня на глазах! — воскликнула леди Лохливен. — Ты осмеливаешься предаваться этой преступной страсти на глазах у своих родных! Оттащите их друг от друга и посадите его под стражу! Хватайте же его, если вам жизнь дорога! — добавила она, видя, что ее слуги нерешительно посматривают друг на друга.

— Они колеблются, Дуглас! — воскликнула Мария Стюарт. — Спасайтесь, я приказываю вам!

Он немедленно вскочил со словами:

— Моя жизнь и моя смерть в ваших руках, одна вы можете повелевать мною.

Затем он выхватил шпагу и проложил себе ею путь к двери. Этот порыв был настолько внезапным и стремительным, что остановить юношу могло бы лишь самое отчаянное сопротивление. Но так как вассалы его отца любили и боялись Джорджа Дугласа, никто не отважился вступить с ним в бой.

Леди Лохливен стояла, потрясенная его неожиданным бегством.

— Неужели меня окружают изменники? — воскликнула она. — В погоню, негодяи, за ним! Рубите,

колите его!

— Ему не ускользнуть с острова, миледи! — вмешался Драйфсдейл. — Ключ от цепей лодочного причала у меня.

Но несколько голосов снизу, принадлежавших слугам, кинувшимся то ли из любопытства, то ли повинуясь приказу своей госпожи преследовать Дугласа, сообщили, что он бросился в озеро.

— Отважный Дуглас! — воскликнула королева. — О чистая и благородная душа, ты смерть предпочел темнице!

— Стреляйте в него! — кричала леди Лохливен. — Найдется ли у его отца хоть один верный слуга? Стреляйте в изменника, и пусть воды озера скроют наш позор!

Послышались одиночные выстрелы, сделанные скорее в угоду леди Лохливен, чем с действительным желанием попасть в цель; и тут же вошедший Рэндл сообщил, что мейстера Джорджа подобрала находившаяся неподалеку от замка лодка.

— В лодки! За ними! — приказала леди Лохливен.

— Теперь уже поздно, — ответил Рэндл. — За это время они покроют полпути, а луна скрылась за тучами.

— Значит, изменнику удалось бежать? — спросила леди Лохливен, прижимая руки ко лбу с выражением отчаяния. — Честь нашего дома посрамлена навеки, теперь каждого из нас будут считать соучастником этой подлой измены.

— Леди Лохливен, — промолвила Мария Стюарт, приблизившись к ней, — в эту ночь вы расстроили мои лучшие надежды, вы обратили долгожданную свободу в узы заточения и отшвырнули прочь чашу радости, которую я уже поднесла к губам; и все же ваше горе вызывает во мне то участие, в котором вы отказываете мне. Я бы охотно утешила вас, если бы могла, но так как сделать это невозможно, мне бы хотелось по крайней мере уйти, примирившись с вами.

— Ступайте прочь, надменная! — ответила леди Лохливен. — Кто еще так умеет наносить тягчайшие раны под личиной доброты и кротости? Кто со времен величайшего из предателей умел так предавать своим поцелуем?

— Леди Дуглас из Лохливена, — сказала королева, — в эту минуту вы ничем не можете оскорбить меня, даже своей грубой, непристойной для женщины речью, обращенной ко мне в присутствии лакеев и вооруженных слуг. В эту ночь я так благодарна одному из Дугласов, что могу простить все, что сделает или скажет владелица этого замка в безумии своего гнева.

— Мы вам очень признательны, королева, — сказала леди Лохливен, стараясь усилием воли сдержать себя и переходя от тона неистовой ярости к горькой иронии. — Наш бедный дом не часто удостаивался королевской улыбки, и, насколько это будет зависеть от меня, он вряд ли променяет свою суровую честность на те придворные почести, которыми располагает сейчас Мария Шотландская.

— Кто ловко умеет брать сам, — возразила Мария, — свободен от необходимости благодарить. А в том, что мне сейчас нечего предложить в награду, виновны Дугласы вместе с их союзниками.

— Стоит ли страшиться, миледи? — ответила леди Лохливен с той же горькой иронией. — Вы все еще располагаете средствами, которых не истощит даже ваша расточительность и которых вас не может лишить ваш оскорбленный народ. Пока в вашем распоряжении остаются красивые слова и лживые улыбки, вам не нужны другие средства, чтобы толкать юношей на безрассудные поступки.

Королева не без удовлетворения бросила взгляд в огромное стенное зеркало, где при свете горящих факелов отражались ее прекрасное лицо и фигура.

— Наша хозяйка льстит нам, милая Флеминг, — сказала она. — Мы не думали, что скорбь и заточение настолько пощадили богатство, которое женщины считают наиболее ценным.

— Ваше величество доведет эту мрачную женщину до бешенства, — тихо ответила Флеминг. — Я на коленях молю вас вспомнить о том, что она уже и так смертельно оскорблена и что мы здесь находимся в ее власти.

— Я не пощажу ее, Флеминг, — ответила королева, — это не в моих правилах. В ответ на мое искреннее сочувствие она разразилась бранью и оскорблениями. Теперь наступила моя очередь: пусть она, за недостатком метко разящих слов, воспользуется кинжалом, если у нее хватит на это смелости.

— Леди Лохливен хорошо бы сделала, — громко сказала леди Флеминг, — если бы предоставила сейчас возможность отдохнуть ее величеству.

— Еще бы, — ответила леди, — и предоставить возможность ее величеству и фаворитам ее величества поразмыслить над тем, как бы завлечь в свою паутину еще какую-нибудь простодушную муху. Мой старший внук — вдовец; разве плохо было бы воспламенить в нем те лестные надежды, которыми вы совратили его брата? Впрочем, вы уже трижды налагали на себя узы супружества, а ведь римская церковь называет брак таинством небесным, и ее верные последователи не должны бы чересчур уж часто к нему приобщаться.

— Зато последователи женевской церкви, — ответила Мария, покраснев от негодования, — которые, видимо, не считают брак небесным таинством, порою, говорят, обходятся и вовсе без церковной церемонии. — После этого, как бы испугавшись последствий своего меткого намека на ошибки молодости леди Лохливен, королева добавила: — Пойдем, Флеминг, слишком много чести для нее в подобной словесной дуэли; мы удаляемся в опочивальню. Если она захочет снова потревожить нас сегодня, ей придется выломать дверь.

С этими словами королева удалилась к себе в опочивальню, и ее фрейлины последовали за нею.

Леди Лохливен, совершенно сраженная последней резкостью королевы и досадуя на то, что сама навлекла на себя это публичное оскорбление, застыла как статуя, будучи не в силах преодолеть обрушившийся на нее позор. Стремясь рассеять напряженность создавшегося положения, Драйфсдейл и Рэндл обратились к хозяйке с вопросами:

— Каковы будут распоряжения их высокочтимой милости насчет охраны замка?

— Не удвоить ли число часовых? Не поставить ли стражу в саду и у пристани?

— Не послать ли курьера к сэру Уильяму в Эдинбург, чтобы сообщить ему обо всем происшедшем? — спросил Драйфсдейл. — Может быть, объявить тревогу в Кинросе? Они могут собрать людей на том берегу озера!

— Делай как знаешь, — ответила леди Лохливен, собравшись с силами и намереваясь уходить. — Ты ведь опытный воин, Драйфсдейл. Прими же все необходимые меры. Праведное небо! Стерпеть такое оскорбление при всех!

— Не соизволите ли вы… — начал, колеблясь, Драйфсдейл, — в отношении этой особы.., этой дамы… не усилить ли строгость надзора?

— Нет, вассал! — ответила леди с негодованием. — Я не унижусь до столь жалкой мести. Моя месть будет достойна меня, и я осуществлю ее или покрою позором могилы моих предков.

— Вы осуществите ее, миледи, — ответил Драйфсдейл. — Солнце не успеет зайти дважды, как вы будете полностью отомщены.

Леди Лохливен не ответила: быть может, покидая залу, она не расслышала его слов. По команде Драйфсдейла слуги также вышли; часть из них удалилась на караульные посты, другие отправились на отдых.

Когда все разошлись, сам дворецкий задержался, и оставшийся в зале Роланд Грейм был весьма удивлен тем, что этот старый воин приблизился к нему с видом сердечного расположения, плохо сочетавшимся с его обычной суровостью.

— Я был несправедлив к вам, молодой человек, — начал он, — но вы сами виноваты в этом. Ваше поведение казалось мне столь же легкомысленным, как перо на вашей шапочке. И действительно, ваша причудливая одежда, ваше постоянное пристрастие к забавам и всяческим глупостям могли создать у меня весьма нелестное о вас мнение. Но сегодня ночью я видел из своего окна (когда я выглянул посмотреть, как вы там устроились в саду), какое усилие вы приложили, чтобы задержать соучастника того человека, который утратил право на имя своих предков и должен быть отсечен от своего рода, подобно гнилой ветке. Я как раз хотел поспешить вам на помощь, когда раздался выстрел и часовой (вероломный негодяй, которого, как я подозреваю, они купили по дешевке) вынужден был забить тревогу, чего он до этого не делал, я уверен, сознательно, Так вот, чтобы загладить свою несправедливость и охотно окажу вам услугу, если вы согласитесь принять ее от меня.