- Ну тебя... - отозвался Петрович с лежбища. - Вон, молодым рассказывай. Сплю я.
- А я курить ухожу, - заявил Славка. - Мне, Федя, твои половые похождения неинтересны. Примитивные они.
И вышел.
Федя не понял и обиделся.
- А уж ты святой! - крикнул он вслед Славке. - Сам про шестнадцатилетнюю вчера что рассказывал?
За дверью палаты, в холле, кто-то врубил телевизор. Заунывно загудел голос ведущего.
- "В мире животных", - безошибочно определил Федя. - Пойду, посмотрю.
И тоже вышел.
- Теперь до вечера у телевизора проторчит... - вздохнул из-под подушки Петрович. - Меньше народу - больше кислороду. Второй день лежит, и все про баб, все про баб... И таблеток нам с вечера не давали... Господи, куда я попал...
- Ты спи, Петрович, - посоветовал я.
Под бубнежку телевизора мы заснули.
И виделся мне странный сон.
Не был я в том сне действующим лицом, а был зрителем. Виделась мне большая комната, и я точно знал, что это - комната, хотя стен не было, не было пола и потолка. А был в этом ограниченном пространстве легкий, весенний свет, были три кресла, и сидели в них Федя Абдулов, Бог и Аллах.
- Сами по себе, любезный Фатих Исмаилович, - начал Аллах, - гуляют только кошки.
- И я сам по себе гулял, - заспорил Федя.
- Не упорствуй, Федор, - сказал Бог. - Аллах дело говорит.
- Ну... - Федя соглашался слушать дальше.
- К тому же, - продолжал Аллах, - что за скверная манера выставлять себя только в дурном свете?
- Это типично восточная манера, - заметил Бог. - Один ваш султан, к слову будь помянут, приказывал доставлять ему каждую ночь пятилетних мальчиков. А сам, заметьте, давал им игрушек, сладостей, и ложился спать. Хотел распутником великим прослыть, а был человек добрейшей души...
- Да, добрейшей, - засмеялся Аллах. - А потом, наутро, этим мальчикам головы рубили. Идиот. Идиот, - добавил Аллах, - и ханжа.
- Я не знал про головы, - смутился Бог. - За что купил, за то и продаю. Но отчего же ханжа? Ханжа, допустим, есть фарисей, прикрывающийся добродетелью. Где же тут, помилуйте, добродетель?
- Добродетель - норма исторического момента, - ответил Аллах. - Ибо критерии нравственного совершенства меняются. И жизнь Фатиха Исмаиловича мы судим, опираясь на критерии двадцатого века от рождества вашего сына, так сказать, вашей последней трети.
- Вы не разумеете сути триединства, - сурово ответил Бог. - Но я в присутствии Федора спорить об этом не намерен.
- И я не намерен, - весело откликнулся Аллах. - Тем более, что любезный Фатих Исмаилович не сможет нас рассудить.
- Не ерзай в кресле, - указал Феде Бог. - Скажи лучше, зачем возводишь на себя напрасно?
- А что напрасно? - забеспокоился Федя. - Я лишнего не говорю. Я, вон, три года у хозяина лес валил - не за добрые ж дела?
- У какого еще хозяина? - не понял Бог. - В батраках?
- Да в тюрьме он сидел, - разъяснил Аллах. - Семнадцати лет от роду сел Фатих Исмаилович в тюрьму. "У хозяина" - это сленг. А сел-то, заметьте, ни за что, за пустяк: за недонесение.
- Недонесение есть проступок спорный, - сказал Бог. - О чем не донес?
- Сосед у меня был, Колька Калачев, - заторопился рассказывать Федя. Красивый такой парень, брунет. Из себя гвардеец весь. Девки, помню, как мухи на него, а он...
- Ближе к делу, - посоветовал Аллах.
- Воровал, - испуганно ответил Федя и искоса посмотрел на Аллаха, додумывая, достаточно ли короток был ответ. И добавил: - А я не донес.
- У граждан крали или... хэ-э... у государства рабочих и крестьян? спросил Бог.
- У государства, - с готовностью пояснил Федя.
- Простительно, - Аллах мотнул головой, улыбнулся.
- Спорно, - возразил Бог.
- У вас все спорно, - заметил Аллах. - Но, полагаю, хоть тот случай с маленькой девочкой, которую спас Фатих Исмаилович, мы оценим однозначно?
- Да! - со спешностью подтвердил Бог и, оборотившись к Феде, попросил: - Федор! Расскажи об этом, ибо всегда радостно мне слышать такие истории.
- Про Олю-то? - смутился Федя. - Да вы уж тоже: спас...
Он сидел на самом краешке кресла.
- Вечер уж был...
При этих словах фединого зачина Бог устроился в кресле поудобнее, приготовился слушать.
- Еду я. А темнеет. Помню, дочке еще игрушек накупил - ну, целую коробку.
- Заметьте!.. дочке!.. игрушек!.. - вставил Аллах.
- Ну да, - подтвердил Федя. - Она еще в садик ходила, дочка-то. Это когда еще было... при Никите. Еду, значит. А там проезд такой - от Каширки к автобусному парку... как его... Аллах его помнит.
- Хлебозаводской проезд, - сказал Аллах.
- Да, во-во! Еду, а темно. Фары включил. И тут - тень впереди какая-то. Дорога-то пустая была, я гнал... Маленькая такая тень. Ребенок. Я на тормоза! А куда ж тормозить - вот уж девочка! Осклизнулась, бедная, упала. Ну, я руль влево!
- А там стена! - заметил Аллах.
- И справа стена, - мечтательно добавил Бог.
- И меня об стенку ка-ак... - Федя осекся, аккуратно подумал, и закончил: - Как ударило! И сам грудью об руль!
- Два ребра, - резюмировал Аллах.
- Помню Олю, как же, - не расслышав слов Аллаха, продолжал Федя. Подобрал я ее, в больницу свез: перепугалась ведь, упала... вдруг, думаю, случай травматизма?.. Обошлось. Только меня в больницу положили, не ее.
- Да... - протянул Бог, и внезапно спросил: - А лес-то, Федор, тяжело было валить?
- У хозяина-то? Тяжело, - охотно подтвердил Федя. - Мороз под сорок, тайга, звери вокруг...
- Двуногие, - в тон добавил Аллах.
- Зачем? - не понял Федя. - Тигры! Киски полосатые по три метра. Сам видел, вот как вас вижу. Меня вертухай в тайгу погнал сучьев нарубить. Доверял, что не подорву. Малолеток ты, говорит, мужик ты. Тебе, мол, подрывать смыслу нету. Я ж на общих был...
- Я запутался! - перебил Федю Бог. - Изволь говорить по-русски.
- Могу перевести, - предложил Аллах, но Бог не согласился:
- Пускай совершенствует речь. Без фени, ясно?
- Меня... офицер... - с запинками заговорил Федя, с грохотом ломая привычные словесные конструкции, - конвоир в лес послал, за сучьями...
Внезапно Федя замолк - испугался слова "сучья".
- Это приличное слово, - успокоил Бог.
- Ну, да, за сучьями... Ты, сказал, побега не устроишь, потому что срок маленький, и статья ерундовая... и вообще с общих работ бежать нету смыслу. Теперь про тигра, можно?
