Как раз бесцельность революционного аффекта СА стала тем временем пробуждать озабоченность широкой общественности. Никто не знал, против кого обернёт Рем ту могучую силу, о которой он угрожающе напоминал нервозной чередой парадов, инспекций и помпезных митингов по всей Германии. Он демонстративно взялся за возрождение в СА старых боевых стремлений, но вместе с тем искал связей и финансовой поддержки среди промышленников, создал в лице полевой полиции СА собственный исполнительный орган и одновременно приступил к формированию собственной системы подсудности СА, которая вводила жесточайшие наказания за бесчинства, грабёж, кражу или разграбление со стороны СА, но в то же время предусматривала, что «соответствующий командир СА имеет право судить за убийство члена СА до 12 человек вражеской организации, подготовившей убийство»[530], одновременно Рем старался закрепиться в администрации земель, в академической и журналистской сферах, а также демонстрировать всесторонний характер особых притязаний СА. Его недовольство выплёскивалось в многочисленных критических суждениях об антисемитизме, внешней политике, устранении профсоюзов или подавлении свободы мнений.

Он ожесточённо выступал против Геббельса, Геринга, Гиммлера и Гесса и, кроме того, своими планами включить массовую коричневую рать в гораздо меньший по численности рейхсвер и создать национал-социалистическую милицию спровоцировал враждебность ревниво защищавшего свои традиции и привилегии генералитета. Глубоко оскорблённый многочисленными тактическими соображениями Гитлера, он откровенно выражал своё раздражение среди друзей:

Судя по всему, Гитлер никогда не думал всерьёз о том, чтобы следовать идеям Рема. В давнем спорном вопросе о задачах СА он и после завоевания власти считал, что коричневые соединения должны выполнять не военную, а политическую функцию, что они составляют «ударную команду Гитлера», а не кадры революционной армии. Тем не менее внешне он вёл себя поначалу нерешительно, явно надеясь найти среднюю линию, соединяющую амбиции Рема и притязания рейхсвера. Бесспорно, он испытывал глубокую, подкреплённую опытом 1923 года неприязнь к заносчивым, негнущимся «старым рутинёрам» с моноклями, Гиммлер как-то слышал, как он сказал о генералах: «Они будут ещё раз стрелять в меня!»[532] Но без их поддержки было немыслимо завершить захват власти. Старые чувства обиды не могли вычеркнуть из памяти основные уроки ноябрьского путча: никогда больше не вступать в открытый конфликт с вооружёнными силами. Своё тогдашнее поражение он объяснял враждебностью армии, как и успех 1933 года поддержкой или благосклонным нейтралитетом руководства рейхсвера. Кроме того, их профессиональные знания представлялись ему безусловно необходимыми для начавшегося уже ранним летом 1933 года перевооружения, от которого в свою очередь зависело своевременное осуществление его планов экспансии.

Далее, только регулярная армия располагала той наступательной мощью, которая отвечала его намерениям, в то время как милиция в том общем виде, в каком её представлял себе Рем, была в строгом смысле инструментом обороны.

Кроме того, первый опыт личного общения с верхушкой рейхсвера явно ослабил недоверие Гитлера. Как в министре фон Бломберге, так и в новом руководителе аппарата министра полковнике фон Райхенау он нашёл двух партнёров, которые почти безоговорочно следовали его курсу, правда, по разным мотивам. Один в силу лабильности темперамента, которому нечего было противопоставить целеустремлённому искусству Гитлера подчинять себе других, кроме мечтательной податливости; фон Бломберг, что характерно, был поочерёдно сторонником демократических убеждений, антропософии, идеи прусского социализма, после поездки в Россию – «почти коммунизма», и, наконец, все большим поклонником авторитарных идей, пока не стал со всем энтузиазмом поклоняться новому идолу – Гитлеру. В 1933 году в одно мгновение, заверял позже Бломберг, он неожиданно обрёл вещи, которых больше никогда не ожидал: веру, преклонение перед одним человеком и полную преданность одной идее. От одного дружеского слова Гитлера у него к глазам, по свидетельству современника, подступали слезы, порой он даже говорил, что сердечное рукопожатие фюрера иногда излечивало его от простуды[533]. Другой же, Райхенау, человек трезвого макиавеллистского склада ума, который в своих честолюбивых устремлениях не поддавался эмоциям и видел в национал-социализме не предмет убеждений или увлечений, а идеологию массового движения, революционный порыв которого он хотел использовать как для личной карьеры, так и для укрепления позиций армии в структурах власти, в данный же момент он хотел его приручить. Холодный и интеллигентный, волевой в принятии решений, хотя и не без признаков легкомыслия, он почти в совершенстве воплощал тип современного, получившего хорошую техническую подготовку и непредвзятого в социальном отношении офицера, отсутствие предрассудков у него распространилось, правда, и на моральные категории. На совещании командующих в феврале 1933 года он заявил, что прогнившие порядки в государстве можно устранить только при помощи террора, вермахт не должен вмешиваться в эти дела, но быть в «полной готовности».

Этот девиз так отвечал тактическим установкам Гитлера, что он, наверно, спрашивал себя, с какой стати ему отвергать предложенную лояльность военных специалистов и вставать на сторону путающего все карты Рема, в тесном кругу приближённых он с издёвкой говорил о «колченогих штурмовиках», вообразивших себя «материалом для военной элиты».[534]

Вопреки своей обычной манере сбивать противников с толку при помощи двойной игры, натравливать их друг против друга и заставлять пожирать друг друга Гитлер на этот раз недолго скрывал от внешнего мира свои намерения. Правда, он все подогревал воинственную активность СА и, например, обращался к ним с такими словами: «Вся ваша жизнь будет борьбой. Вы родились в горниле схваток, не надейтесь сегодня или завтра на мир»[535]. Включение Рема в состав кабинета 1 декабря или сердечнейшее письмо начальнику штаба СА по случаю Нового года расценивалось в СА зачастую как подтверждение их амбиций; несмотря на это Гитлер неоднократно заверял рейхсвер, что тот был и остаётся единственным носителем оружия нации, и уже принятое в конце года решение вновь ввести воинскую повинность в рамках рейхсвера разбивало все далеко идущие планы Рема по созданию милиции.