А вот ко мне сон не шёл. И дело даже не в больной голове. Я банально не знал, что делать. Завтра… ну, может быть, в ближайшие дни эта история разлетится. Нас снимала куча народа. Точнее, то, как я мордовал этого засранца. И ведь вряд ли он это так оставит. И что тогда?

Первая мысль, которая пришла в голову, была простая. Улики. Что у них есть? Записи, где я лупил его по морде? Есть. Да. Но начал он первым. Нет, строго говоря, первым начал я, когда врезал ему ещё в ресторане. Но вот на улице он накинулся на меня первым.

Мало того, в голову лезла чёртова проблема со Штайнбергом. Как мы могли об этом сразу же не подумать, я не знал.

Всё это уходило ещё в древность. Равных могли судить лишь равные. Простолюдины никогда не будут судить аристократа. Точно так же, как и не могло быть обратного. В случае с благородными, ко всему прочему, это ещё и не могли быть люди более высокого титула, чем сам обвиняемый. То есть баронов судили бароны, а графов — графы. И никак иначе. С учётом того, что после смерти Анатолия его титул перешёл Изабелле, сделав её практически полноправной баронессой, то и решать её участь будут именно такие же аристократы, какой сейчас являлась и она.

И если мы правы, то в числе присяжных только что прописался тот, кто совсем не пылал ко мне любовью. Лазарев, скорее всего, попытается решить всё через знакомого судью, если верить его словам, и я искренне надеялся на то, что ему это удастся.

Аккуратно повернувшись, попытался заснуть. Может быть, утром всё прояснится и станет проще…

Утро не задалось почти сразу. Голова раскалывалась от боли. Видимо, приложили меня вчера знатно. Спасибо другу. Вик знал, что меня ждёт поутру, так что оставил на столике рядом с диваном пару обезболивающих и стакан с божественно холодной водой.

И записку.

«Две штуки. Хватит, чтобы головняк тебя не прибил, но не хватит, чтобы не мучился. Страдай за то, что не дал мне поспать и за свою дурость».

Эх, хороший же он всё-таки друг…

Марину я отправил домой на такси. Хотел сам её проводить, но время поджимало. Мне нужно встретится с Лазаревым. После вчерашнего разговора по телефону он ждал меня в фирме к утру, а времени едва хватит, чтобы заехать домой и переодеться.

На работу я приехал с надеждой на то, что начальник придумал способ, как нам решить проблему со Штайнбергом. Ну в том случае, если она подтвердится, разумеется. Хотя на этот счёт сомнений у меня уже не оставалось.

А вот чего я не ожидал, так это того, что увижу, как этот жирный урод выйдет мне навстречу из лифта.

— О, какие люди, — мерзко улыбнулся он, увидев меня.

— И вам не хворать, ваше благородие. Слышал, у вас там какие-то проблемы с бывшими жильцами появились?

На его лице промелькнула тень раздражения, но вот поганая улыбочка с морды так и не сползла.

— Да, это вы хитро придумали. Признаю. — Он даже кивнул мне, словно и правда верил в то, что говорит. — Это доставило мне определенных хлопот.

Понял, значит. Ну, наверное, было бы странно, окажись совсем полным идиотом.

— Очень жаль, — пожал я плечами, попытался протиснуться мимо его туши в лифт, но Штайнберг остановил меня.

— А мне вот нисколько, — не переставая улыбается, произнес он. — У меня тут был очень любопытный разговор кое с кем.

— О, я даже представляю, с кем именно.

— Нисколько не сомневаюсь, — хмыкнул Штайнберг. — Я, знаешь ли, никогда не забываю тех, кто посмел перейти мне дорогу. А ты меня очень расстроил, Александр. Настолько, что я даже имя твоё запомнил.

— Это, конечно, мне очень льстит, ваше благородие, но с чего вы взяли, что меня это хоть сколько-то должно волновать?

Блин, как паршиво, что не могу читать его эмоции. Было бы проще…

— О, не переживай. Ещё заволнуешься, — пообещал мне барон. — А когда тебя отсюда выкинут, как и полагается безродной поганой псине, я позабочусь, чтобы лично превратить твою жизнь в такой ад, что ты сам свою голову в петлю засунешь, Александр. Поверь мне. Уж это я умею прекрасно.

— То есть в этом всё дело? — решил я плюнуть на условности. — Тупая месть?

— Мне хватит и этого, — ответил Штайнберг. — Пусть мелочно, зато мне приятно.

И пошёл на выход, по-дружески так, мразота, похлопав меня на прощание по плечу.

Мои худшие опасения начали сбываться. Наверно, стоило придумать какую-то колкую фразу. Бросить её под конец разговора, чтобы сбить эту довольную ухмылку с его заплывшей морды, но мне банально ничего в голову не пришло. Жалко, блин.

Поднявшись на шестьдесят седьмой этаж, я сразу направился по пустым в выходной день коридорам к кабинету Лазарева. Тот сидел за столом с бокалом чего-то золотистого в руке. И даже просто на вид злой.

— Что здесь делал Штайнберг? — спросил я, сразу же заходя к нему.

— Ты был прав, — вместо ответа произнес Лазарев и сделал глоток из бокала. — Этот боров пролез в список присяжных. Он будет среди них на судебном процессе.

— Он тебе это сказал? — удивился я, так как эта информация вообще-то была тайной, и её раскрытие могло повлечь за собой определенное и суровое наказание.

— Намекнул… — вздохнул он, допив содержимое бокала. — Естественно, он не настолько туп, чтобы говорить об этом открыто… к сожалению.

— Это да. Слушай, а ты не рановато пьёшь? — осторожно поинтересовался, кивнув в сторону хрустального графина с коньяком, что стоял у на столе.

— Во-первых, это не твоё дело, — сурово проговорил Лазарев и с отвращением посмотрел на второй бокал с недопитым напитком. — Во-вторых, для меня, считай, уже вечер. В-третьих, это себе Штайнберг налил. Мерзавец считает себя хозяином положения. Теперь придётся этот бокал выкинуть…

— Я так понимаю, что избавиться от него у тебя не вышло? — осторожно спросил я, на что он отрицательно покачал головой.

— Нет. Не вышло. Я звонил знакомому из верховного суда, но тот даже не стал со мной разговаривать, что странно. А пара знакомых судей и вовсе разводят руками. Понятия не имею, как он туда пролез, но так просто выкинуть его из состава мы не сможем.

— Тогда чего он хотел?

Лазарев поморщился, одним глотком допил коньяк и поставив бокал на стол посмотрел на меня.

— Ты уволен.

— Ты уволен… по крайней мере, так я должен был сейчас тебе сказать.

— Так вроде бы уже сказал, — заметил я. — Подожди, дай угадаю. Штайнберг потребовал?

— Да. Сказал, что если я тебя прямо сейчас не выгоню, то он сделает всё, чтобы настроить присяжных против Изабеллы.

— Погоди, он именно так и сказал?

— Ты и сам знаешь, что нет. — Лицо Лазарева скривилось. — Проблема в том, что как бы сильно он не был мне противен, у него хватит мозгов сделать так, чтобы испоганить нам дело. Если он настроит большую часть против неё, то мы ничего не сможем сделать.

— Так, может быть…

— Нет! Ты будешь работать, — сразу же отрезал Лазарев. — Я не позволю какому-то поганому барону указывать мне, что делать! Если я тебя выгоню, то сделаю это потому, что сам так решил! Ты всё понял⁈

Под конец тирады в его голосе сквозила уже ничем не прикрытая злоба. Прошедший между ним и Штайнбергом разговор задел его гордость, а для таких людей это может быть больнее любых физических страданий. Думаю, что сама мысль, что какой-то барон посмел указывать ему, буквально выводила его из себя.

Тем не менее это нисколько не умаляло того факта, что Штайнберг стал для нас проблемой. И эту проблему требовалось решить. И у меня имелась мысль о том, как можно попытаться это сделать.

Подойдя к столу, я сел в кресло.

— Слушай, у меня вопрос.

— Какой?

— Ты ведь помнишь, каким образом мы прижали Штайнберга, чтобы он выплатил компенсацию?

— Слышал. Что ты имеешь в виду?

— Тогда каковы шансы, что, человек укрывающийся от уплаты налогов, мог как-то напортачить и в другом месте?

Лазарев чуть наклонил голову и посмотрел на меня с подозрением.