– Мне дано то, чего у тебя нет: дар предвидения, прекрасная, – отвечал он. – И вот, я вижу надвигающуюся тень грядущего, вижу – лежит мертвый…

– Еще одно слово, и ты сам будешь этим мертвецом! – воскликнула она, сверкая глазами, охваченная страшным предчувствием. – Не напоминай мне, что теперь у меня есть снова сила избавляться от ненавистных мне врагов!

– Я не вижу лица этого человека, – сказал шаман, отступая в испуге, – вижу только, что это будущий хан Калуна.

– Конечно же, всех ханов, когда они умирают, приносят сюда для сожжения. Так всегда было и будет еще не раз, – возразила Аэша уже спокойно. – Не бойся, шаман, мой гнев прошел, но никогда не предсказывай мне дурного. Уйдем, однако, отсюда!

Поддерживаемая Лео, она ушла. Когда мы дошли до вершины скалы, Аэша остановилась и, указывая Лео на залитые восходящим солнцем горы и долину Калуна, сказала:

– Прекрасный мир! Дарю тебе его.

– Не собираешься ли ты, Гезея или демон, рожденный из бездны, – не знаю, кто ты, подарить ему мою землю? Так знай же, что раньше надо ее завоевать! – заявила Афина.

– Речь твоя недостойна и низка, – отвечала Аэша, – но я прощаю вам обоим. Мне не нужна твоя ничтожная власть, которую, знай это, ты получаешь от меня же. Я скоро посещу тебя в твоей столице. От тебя зависит, приду ли я с миром или войной. Измени же свой двор, улучши законы своей страны, чтобы народ был доволен. Мой совет тебе – выбери себе мужа, который был бы справедливым и мудрым ханом.

С этими словами Аэша прошла мимо ханши, бесстрашно ступая по самому краю скалы. Тут обезумевшая Афина выхватила кинжал и ударила им соперницу в спину. Это произошло так быстро, что если бы мы с Лео не видели этого движения, то не поверили бы своим глазам. Но кинжал упал на землю, и Аэша осталась невредимой. Увидев, что промахнулась, Афина бросилась на Аэшу и хотела столкнуть ее с обрыва. Но и тут она неверно рассчитала силы и сама чуть не свалилась в пропасть: ее удержала Аэша, схватив за протянутую руку.

– Безумная женщина, – сказала Аэша, и в голосе ее слышалась жалость, – неужели тебе так надоела твоя красота, что ты хотела покончить с собой! Ведь ты не знаешь, в каком новом образе ты возродишься! Может быть, ты родишься уже не царицей, а безобразной крестьянкой. Так, говорят, судьба наказывает самоубийц. Или, может быть, ты перевоплотишься в змею, кошку, тигрицу. Это острие отравлено, – подняла Аэша кинжал. – Если бы оно коснулось тебя… – она улыбнулась и бросила кинжал в бездну.

– Ты не смертная женщина, – простонала Афина, с плачем опускаясь на камень, – я не в силах тебя побороть. Пусть же накажет тебя Небо.

Аэша простилась с нами перед дверями своего жилища, и Орос отвел нас в красивое помещение, окна которого выходили в тенистый сад. Мы были страшно утомлены и потрясены и заснули, как дети, глубоким сном без сновидений.

Утром мы проснулись поздно и, выкупавшись, пошли в сад. Несмотря на август месяц, в саду было тепло и приятно. Мы сели с Лео на скамью на берегу ручья среди колокольчиков и других горных цветов.

– Итак, наши усилия не пропали даром, – сказал я Лео, – наш сон сбылся наяву, а ты – счастливейший человек на свете.

– Да, конечно, – как-то странно взглянул он на меня. – Она прекрасна. Но знаешь, Гораций, я хотел бы, чтобы Аэша была немного более земной, хотя бы такой, какой была в пещерах Кор. Когда она поцеловала меня, – не знаю, можно ли это прикосновение назвать поцелуем, – мне казалось, что в ней нет плоти и крови. Да и может ли плоть в одно мгновение родиться из пламени, Гораций?

– Ты уверен, что она родилась из пламени? – спросил я. – Может быть, ее ужасная внешность была лишь галлюцинацией, вроде видений в огне, на самом же деле она оставалась прежней Аэшей, какой была в пещерах Кор.

– Может быть, Гораций. Но знаешь, меня что-то пугает. Аэша стала как-будто еще более божественной. Скажи, Гораций, каким же я буду супругом для этого лучезарного существа, если только это случится?

– К чему терзаться, Лео? Ты боролся и, преодолев неслыханные препятствия, достиг цели. Бери то, что дарят тебе боги – славу, любовь, власть и не думай о будущем.

Разговор наш был прерван приходом Ороса, который с низким поклоном сказал Лео, что Гезея желает видеть его в храме. Пришли жрецы, которые подстригли Лео волосы и бороду – я отказался от их услуг – и одели его в белую одежду и шитые золотом сандалии, а в руки дали серебряный скипетр, похожий на посох.

– Посох Озириса! – шепнул я Лео.

– Я вовсе не хочу олицетворять какого-то египетского бога и участвовать в идолопоклонстве, – рассердился он, но я успокоил его, сказав, что, вероятно, это лишь какой-нибудь символ.

Так как Лео стал недоверчиво расспрашивать Ороса по поводу предстоящей церемонии, жрец сказал ему, что это будет обручение. Тогда Лео перестал противиться, спросил только, будет ли при этом присутствовать ханша. Орос сообщил, что Афина, угрожая войной и местью, отбыла в Калун.

Когда мы пришли в храм, перед статуей Материнства собралась уже толпа одетых в белые одежды жрецов и жриц. Между двух огненных столпов сидела Аэша. Рядом с ней было пустое кресло, я догадался, для кого. Лицо ее было открыто, и одета она была не как жрица, а с царственным великолепием. Жрецы плавно двигались вокруг; дивно звучали под сводами храма звуки их пения; страшно пылало вокруг пламя, но мы видели только Аэшу, возрожденную, в полной славе, бессмертную, женственную невесту Лео, простирающую навстречу нам руки.

Орос и жрецы подвели нас к ней и отступили. Аэша встала, сошла со ступенек трона и, коснувшись чела Лео своим систрумом, громко сказала:

– Вот Избранник Гезеи!

– Привет тебе, Избранник Гезеи! – послышалось отовсюду.

– Жрецы и жрицы Гезеи, слуги Матери света, вы до сих пор не видели моего лица, но сегодня я сняла покрывало, потому что человек, который пришел в нашу страну, в наш храм, не чужой мне. Давно, в прежней жизни, когда-то он был моим супругом и теперь снова пришел ко мне. Не так ли, Калликрат?

– Так, – отвечал Лео.

– Жрецы и жрицы Гезеи, вы знаете, что издревле жрица, занимающая мое место, имела право избрать себе мужа. Не правда ли?

– Да, Гезея, – послышались голоса.

Аэша трижды поклонилась Лео и, встав перед ним на колени, спросила:

– Скажи перед всеми собравшимися здесь, признаешь ли ты меня своей нареченной невестой?

– Да, и навсегда! – сказал глубоко потрясенный Лео.

Аэша встала, уронила систрум и протянула руки навстречу Лео. Лео склонился и хотел поцеловать ее в губы, но тут я заметил, что он побледнел, а свет лучезарного лица Аэши позолотил его белокурые волосы. Я видел, что Лео задрожал и пошатнулся. Заметила это, должно быть, и Аэша, потому что раньше, чем уста их успели слиться в поцелуе, она отстранила его, и личико ее на мгновение затуманилось. Она выскользнула из его объятий, но поддержала его рукой, пока к нему не вернулось самообладание. Тут Орос вручил ей ее скипетр.

– О, мой возлюбленный! – воскликнула Аэша. – Сядь рядом со мной на престоле и прими поклонение твоих жрецов.

– Я только человек, – протестовал Лео, – и никто не должен мне поклоняться. Сам же я поклоняюсь на земле одной тебе!

Жрецы и жрицы удивленно перешептывались. Аэша на минуту смутилась, но быстро нашлась:

– Хорошо, я довольствуюсь этим. Мне – твое поклонение, тебе – только свадебная песнь.

Лео не нашел ничего более возразить и занял место на троне. Если и было в происходившей церемонии что-либо языческое, Аэша сумела сгладить это или отменить, и вскоре, слушая дивное пение, мы забыли обо всем на свете.

Пели на каком-то священном, незнакомом нам языке, и слов гимна мы понять не могли, но смысл его был нам ясен. Но вот мелодия внезапно оборвалась. По мановению скипетра Аэши жрецы и жрицы удалились, но издали еще доносилась тихая, словно колыбельная, песнь.

Мы оставались одни. Только Панава и Орос не покинули свою госпожу. Аэша словно очнулась ото сна.