— Этот дом выглядит таким женским. Верно? В том-то и беда. Как я могла довериться гомику, да еще пассивному, кошмар. Меня как раз тогда здорово отвлекли, а этот зануда изводил меня этим самым домом… Жислен, у тебя такое неслащавое, такое мужское воображение. Ты все сделаешь как надо. Хотелось бы… — Она немного помялась. — Хотелось бы, чтобы тут было уютно и удобно мужчине, именно мужчине. Это главное.

Жислен, сузив глаза, посмотрела на мечтательное лицо. Ну ясно, теперь все ясно. Луиза никогда не умела думать о нескольких вещах сразу. Вот откуда ее равнодушие к их разговору: она просто была увлечена мыслями о Филиппе де Бельфоре.

Когда они поднимались по трапу Эдуардова самолета, который должен был доставить их в Париж, Луиза заметно оживилась. Можно было подумать, что она провела вдали от Парижа не несколько часов, а долгие месяцы. Между прочим, в аэропорту ее встретят, кокетливо шепнула она Жислен: Жислен с невинной улыбкой спросила:

— Эдуард? Он, кажется, только что вернулся из Нью-Йорка, да?

— Эдуард?! Еще чего! Филипп де Бельфор! — воскликнула Луиза, остановившись посреди трапа. На последней ступеньке она обернулась и, вдохнув острый запах горючего, счастливо улыбнулась:

— Правда чудесный день? Ах, Жислен, я чувствую себя такой молодой…

Как только они оторвались от взлетной полосы, Луиза потребовала шампанского. Они курили, понемногу подливая себе вина, обстановка была вполне доверительная. Жислен было почти хорошо, а Луизе и подавно. Они обсуждали фасоны платьев и шляпок, и с какими vendeuse[18] каждая из них предпочитает иметь дело. Всласть посудачив о вкусах своих многочисленных общих знакомых, они пришли к единому заключению: вкуса нет ни у кого. Хотя эти женщины никогда не питали друг к другу особой симпатии, здесь, уютно расположившись в самолетных креслах и разгоревшись от шампанского, они все-таки нашли общий язык. Нет, подругами они, конечно, не стали, но приятельницами — вполне.

— Обожаю Баленсиага, — со вздохом призналась Луиза. — Гениальный силуэт. Но его модели не для меня. Я слишком маленького роста. Вот на тебе, Жислен, его платья сидят безупречно. Как влитые.

— Ну и что. Зато ты можешь носить фасоны фирмы «Шанель», а мне они не идут совершенно. Я же до сих пор помню то твое платье, в те чудные дни. Каждую складочку, каждый шовчик помню. Розовое… Ты была тогда с Ксавье, я просто не могла оторвать от тебя глаз. Сколько воды утекло с тех пор… А было это году… в тридцатом, точно не скажу…

Увлекшись, Жислен чуть не выдала, что в ту пору ей было пятнадцать, но вовремя остановилась.

— Ах, Жислен! Я тоже его помню, и тоже каждую складочку! — Она вздохнула. — Как же мы были молоды!

В иной ситуации это «мы», делающее их как бы ровесницами, разозлило бы Жислен ужасно, она обязательно отпарировала бы подходящей колкостью. Но не сейчас. Сказывалось умиротворяющее действие шампанского. Жислен не хотела портить настроение ни себе, ни Луизе. Они болтали чисто по-женски, позволяя себе все больше и больше откровенностей. Жислен попыталась расспросить ее об Эдуарде, но ничего важного не узнала.

— Есть веши, которые страшно меня огорчают. Я, конечно, не должна так говорить о собственном сыне, но это правда. Мы никогда не были близки, ну а в последнее время к нему вообще не подступишься, ни грамма сочувствия или понимания. Где уж ему понять, такой вдруг стал скромник. От женщин шарахается, несмотря на прошлые свои забавы. Не понимает он нас, Жислен, и, боюсь, никогда не поймет…

Жислен покачала головой.

— О чем ты, Луиза? Ну кто из них может понять женщину? Особенно в интимных вопросах?

— Редко кто, — согласилась Луиза, — хотя, конечно, попадаются и среди них… понятливые.

Женщины переглянулись. Настал момент полного, не нуждающегося в словах взаимопонимания. Теперь можно было бы перейти и к более интригующим излияниям, но такая доверительность требует обоюдной к ней готовности. Степень откровенности должна быть равной.

Зная это, Жислен решилась.

— Дорогая, я никогда не говорила тебе, но мой-то благоверный, представляешь…

Луиза широко раскрыла от удивления глаза, когда Жислен поведала ей о некоторых постельных причудах Жан-Жака, уверенная, что Луиза тоже сталкивалась с подобными мужскими выходками. Как ни странно, говорить на эти темы было вовсе даже и не трудно, скорее наоборот. Когда Жислен умолкла, Луиза, попросив еще шампанского, взяла реванш.

— Ты шутишь, Луиза! Чтобы Ксавье — такое! Не может быть!…

Луиза торжественно кивнула: очень даже может… Вот когда им обеим действительно стало весело. От мужей очень удобно было перейти к любовникам, и тут Жислен была на высоте. Впрочем, Луиза тоже не отставала. Мужские имена так и сыпались. Выяснилось, что некий молодой человек — из прошлых времен — исхитрился, оказывается, завести интрижку с ними обеими одновременно. Они расхохотались.

— Вспомни, Луиза, — теперь-то ты можешь мне сказать — по-моему, он был не слишком силен…

— Ну да, совсем даже не силен! — Луиза вытирала выступившие от хохота слезы. — И зачем мы тогда связались с ним, Жислен? Вот дурочки! — Она немного помолчала. — Скажи мне, только честно. Ты когда-нибудь чувствовала себя виноватой перед мужем?

Глаза Жислен вдруг сухо блеснули.

— Нет, не чувствовала. Говоря по правде — совсем наоборот.

— Ах, Жислен, ты просто прелесть. Ты так со мной искренна.

Вторая бутылка тоже была пуста; их дружба стала определенно крепче. Самолет, круто накренившись, развернулся, и Жислен поняла, что явно перестаралась с шампанским. Вот в этот самый миг, когда голова у Жислен закружилась от хмеля, Луиза, тоже под хмельком, и совершила роковую ошибку.

Поддавшись настроению и желанию ощутить себя благодетельницей, а может, из-за неодолимой потребности хотя бы произнести милое ей имя де Бельфора, она придвинулась к Жислен поближе и порывисто сжала ее руку.

— Жислен, милочка! Ты как-то обмолвилась, что Жан-Жак… что… словом…

— Что словом? Да, не дает он мне ни единого су.

Если б я полагалась на него, мне пришлось бы одеваться в универмаге «Прентан». Я сама все оплачиваю, в том числе и счета от портных.

Глаза Луизы сделались круглыми от ужаса и сострадания.

— Взгляни-ка, — Жислен вытянула руку и поиграла на свету перстнем.

— Чудное колечко. Я давно его у тебя приметила, дорогая…

— Не мое, дали поносить, — с горечью призналась Жислен. — И другие драгоценности, они ведь мне не принадлежат, почти все.

— Ах, милая! Это же несправедливо! Послушай-ка лучше, что я тебе скажу. Просто рядом с тобой не оказалось знающего человека. Ты можешь удвоить, утроить свои доходы. Без малейших усилий. Филипп говорит…

С кокетливой стыдливостью она оборвала себя на половине фразы.

— Он такой умница, правда, правда. Жислен. С тех пор, как я его слушаюсь… это так забавно. Ты тоже можешь попробовать.

Жислен пристально на нее посмотрела.

— Значит, твой советчик Филипп? Филипп де Бельфор? А я думала, Эдуард…

— Да ну! Эдуард! — Луиза сморщила носик. — Эдуард для подобных вещей слишком щепетилен. Он такой консерватор. В уме ему не откажешь, верно, но у него нет дерзости. А у Филиппа есть.

Жислен была заинтригована. Луиза придвинулась ближе, к самому ее уху.

— Представляешь, сто тысяч! — прошептала она и тут же, сияя, откинулась на спинку кресла.

— Франков? — не очень понимая, о чем речь, переспросила Жислен.

— Какая ты чудачка, Жислен. Фунтов стерлингов. Благополучно переведены в мой швейцарский банк. Это сумма за два месяца.

— За два месяца? — У Жислен пересохло в горле.

— Да, я проверяла, за два месяца, — тут она заговорщицки улыбнулась. — Мне сразу захотелось продать эти акции и заполучить набежавшие проценты, но Филипп не велел. Он предполагает, что стоимость их подскочит еще процентов на двадцать, если не больше. Правда, чудно? Почти никаких усилий — а результат налицо. Понимаешь, что я имею в виду?