— Мудро поступил, князь, — сказал владыка, — И не столь потому, что новгородцев не обидел, сколько потому, что новости у меня неутешительные. Папа Римский Григорий Девятый буллу шведам направил. Дорогонько та булла мне стала, однако точную копию имею. В булле сей Папа жалует шведам льготы франкских крестоносцев, если они оружно выступят против финнов и Господина Великого Новгорода.

— Финны отцу моему великому князю Ярославу крест целовали на верность.

— Отец твой великий князь Ярослав две тысячи только одних пленных вырезать приказал. По-твоему, финны забыли сие?

— Забыть такое невозможно, владыка, однако финны шведов очень не любят.

— О любви ты с молодой женой поговори, князь. Поговори да на север поглядывай. Зимой они вряд ли выступят, собраться не поспеют, но готовиться все одно придётся.

— Запад меня куда больше сейчас тревожит, чем север, — сказал Александр. — На западе враг погрознее.

— И Полоцку угрожает, — усмехнулся владыка. — Смотри, князь, тебе решать, где грозы грозят.

Об этой тайной беседе Александр поведал только отцу. Ярослав расспросил Александра сначала о смотринах, выведал, что Сбыслав всем пришёлся по душе, а уж потом и об опасениях владыки Спиридона.

— О граде своём святой отец душой болеет, как и должно архипастырю, — сказал он, внимательно выслушав сына. — Но ты прав— шведы зимой не полезут, а финны без драки свою землю не отдают. Конечно, из-за моего греха некоторые и переметнутся, но не там у тебя чирей зреет, не там, Александр. Глаз с запада не спускай и ни одного ратника оттуда не снимай, враг там пострашнее северного. Крестник у меня в Ижорской земле, Пелгусием звать, а во святом крещении Филиппом. Передам ему, чтобы к тебе прибыл, прими с честью, старейшина он ижорский. Расскажи ему все, что мне рассказал, и попроси за рубежами присматривать. Пелгусий — человек надёжный, верь ему. А сам на ливонцев во все глаза гляди и во все уши слушай.

Новгород устроил своему князю великий пир. Гуляли в Ярославовом дворище, во всех концах и на всех площадях не без драк, конечно, но весело и шумно, от всей души. Будто предчувствовали, что подходит пора тяжких испытаний и что многим из них не судьба дождаться второго такого же весёлого пира.

А на третий день развеселья, бубнов, дудок да плясок примчался гонец из Владимира на взмыленном коне.

— Грамота тебе, великий князь!

Ярослав принял грамоту, сдвинул брови: мало радостей они в те времена приносили. А развернув, заулыбался вдруг, стащил с пальца перстень, бросил его в серебряный кубок, лично налил вина и протянул гонцу:

— Прими за добрые вести!

— Что, батюшка? — спросила сидевшая слева от него Александра.

— Что?… — ошалело переспросил Ярослав. — Родные мои, друзья дорогие, народ Господина Великого Новгорода, сын у меня родился! Выпьем во здравие его и супруги моей Федосьи Игоревны!

Осушил до дна поданный кем-то кубок, расцеловался с богоданной дочерью Александрой, сказал, улыбаясь растерянно и счастливо:

— Сыновья на меня посыпались, будто яблоки с яблони!…

Через сутки пир начал угасать, как угасает пожар. Не вдруг, не разом, а поначалу разбившись на очаги, потом — на приятельства да товарищества и только после этого тлея где-то на родственно-семейном уровне. При этом, естественно, поднимался чад, вспоминались старые обиды и счёты, что в драчливом Новгороде легко переходило в потасовки. Тут-то и начали подсчитывать убытки, и жених был неприятно удивлён, когда столь развесело-гостеприимный Новгород предъявил ему счёт, который выставил сам посадник, при этом, правда, щедро сбросив подарки.

— Денежки счёт любят, князь Александр.

— Жмоты, — сказал Александр отцу, повелев тем не менее рассчитаться без торгов.

— На том и стоят, — усмехнулся Ярослав. — У них каждое лыко — в новые лапти, потому-то в сапогах и ходят.

Он спешил к жене, но отъезд отложил до утра, чтобы посидеть по-семейному. Хотел было пригласить Сбыслава с Яруном, но не решился, и за столом собрались сыновья да новая родня. Но родственная беседа длилась недолго, поскольку доложили, что к ним сильно рвётся странник из Ливонии.

— Зови, — распорядился Ярослав.

— Чудной он какой-то, великий князь.

— И чудного послушаем.

Позвали, и в трапезную ввалился громоздкий старик в отрепьях с грозно горящими очами.

— Сладко едите да горько пьёте! — заорал он с порога, потрясая кривым указательным пальцем с огромным жёлтым ногтем. — А братьям вашим гвозди в лбы загоняют, а сестёр ваших на глазах отцов с матерями распинают, а отцов ваших…

— Выйди, Александра, — сказал Ярослав. — Кто забивает, кто распинает, говори толком, пока за дверь не выбросили.

Княжич Василий, младший брат Александра, усадил странника, велел накормить. Но старец от хмельного отказался, налегал на скоромное и ворчал:

— Забыли вы своих за рубежами, врагам на ис-топтание бросили. О своих животах печётесь, а те животы и не в счёт вам? А я своими очами семь распинаний видел, семерых мучеников, гвоздями ко кресту прибитыми, и очи мои не померкли, а огнём зажглись неистовым. Почему же я не ослеп, когда муки сии зрел? Потому что вознесения ждал!

— Кощунствуешь, старик, — строго сказал князь Брячислав.

— Кощунствую?… За веру православную несчастные смерть на кресте приняли, лютую смерть, а куда же Христос с Матерью своею смотрели? Этого бы и дьявол не вытерпел, слезами бы умылся, а они глаза отвели. Перекрещивают Русь, а кто перекрещиваться не желает, того — на крест! На крест!

— Лютуют ливонские рыцари? — спросил Ярослав.

— Лица зри, а не рыцари! — заорал вдруг старик. — Отродье дьявольское с запада грядёт, и шеломы у них с рогами. И пощады нет, и Бога нет, и вас, князья русские, тоже нет, потому как земли ваши на себя отбирают!

— Татары у нас на хвосте, слыхал, поди? — негромко спросил Александр.

— Нету правды, — горько вздохнул старик. — Нигде нету правды Ни в Боге, ни в дьяволе, ни на небе, ни на земле, ни в вас, князья русские. Видать, ушла она в иные страны-государства за грехи наши тяжкие…

С трудом его выставили, накормив и переодев. А беседа больше не клеилась, сидели молча.