— Спесь, что ли, сбиваем?

— Спесь с них этим не собьёшь, но честь свою подчеркнуть следует. Пусть знают своё место. И ещё… — Сбыслав смутился. — В Орде меня зовут Фёдором, великий князь. Забудь о Сбыславе, очень прошу. Сбыслав убил татарского десятника, такого они не забывают.

— Это я знаю, — проворчал Ярослав, нехотя усаживаясь в расписные княжеские сани.

Сбыслав укутал медвежьей полостью его ноги, вскочил в седло, поправил богато отделанную саблю — подарок тёмника Неврюя — и занял своё место впереди растянувшегося каравана. — В первый день этих перемен ничего не произошло, и великий князь был недоволен. Удобное и тёплое место в санях лкшг. то его приятных бесед со Сбысла-вом.

— Ты поторопился.

— В нашем положении лучше на сутки поторопиться, чем на час запоздать, великий князь. Завтра утром нас непременно встретят.

Сбыслав оказался прав: едва тронулись после завтрака, как впереди послышался конский топот, и к обозу подрысила гвардейская сотня под ханским бунчуком. Впереди ехал тёмник Неврюй и неизвестный Сбыславу могучий монгол в теплом халате из золочёной парчи. Именно он первым и подскакал к Сбыславу.

— Где князь Ярослав?

— В санях, мой господин, — почтительно склонившись в седле, сказал Сбыслав, мгновенно сообразив, что обогнать Неврюя может только более знатный вельможа.

— Ты монгол?

— Я — русич, но меня воспитал Чогдар, анда моего отца Яруна.

— Что-то слышал о тебе. Стой здесь. Позову, когда придёт нужда.

Незнакомый вельможа поскакал к саням, а к Сбыславу подъехал Неврюй. Улыбнулся, как доброму знакомому:

— Мне приятно, что ты не позабыл моего подарка.

— Приветствую тебя, отважный Неврюй, — поклонился Сбыслав. — Прости за вопрос: что это за вельможа?

— Орду-хан. Старший брат Бату.

— Я должен быть возле моего князя! — встревожился Сбыслав.

— Не спеши, — усмехнулся Неврюй. — Орду очень гневается, когда нарушают его повеления.

— Но великий князь ни слова не понимает по-монгольски!

— А Орду — по-русски. Они в равном положении, сын Яруна.

Но великий князь и старший брат великого хана Золотой Орды были совсем не в равном положении. Ярослав сидел в богатых санях, а Орду — в седле. Кроме того, Орду знал, кто перед ним, а Ярослав — не знал, и поэтому хан поклонился первым, а князь лишь кивнул головой, на что, впрочем, Орду не обратил никакого внимания. Он старательно, как всегда, исполнял наставления своего брата, а потому торжественно отбарабанил заученное приветствие. Ярослав не понял ни единого слова и сердито потребовал позвать Сбыслава, что Орду воспринял как ответное приветствие и ещё раз поклонился.

— Хорошо они беседуют, — тихо рассмеялся Неврюй. — Будь внимательным, боярин, сейчас Орду подаст тебе знак.

Орду и впрямь, не оглядываясь, поднял руку, видимо посчитав, что дословно выполнил наказ любимого брата. Нарядный тёмник хлопнул чалого и сказал Сбыславу:

— Зовёт. Быстро!

Вторую неделю Невский гостил в усадьбе у пруда с белыми кувшинками, позабыв о всех неотложных делах. И не только потому, что с каждым днём юная Васса нравилась ему все больше, но и потому, что ощущал, как постепенно сходит на нет его тревога, как улетучиваются беспокойные мысли, как прежняя твёрдая уверенность вновь поселяется в его душе. Он не отказывался от кубка, но не любил пиров за бессмысленную, с его точки зрения, трату времени, с удовлетворением обнаружил эту же черту и в хозяине, и ему было хорошо.

Хозяева догадывались, по какой причине старший сын великого князя, знаменитый победитель крестоносных рыцарей, вдруг избрал местом отдыха их скромное поместье: держась в присутствии девушки вполне естественно, Александр ничего не мог поделать с выражением собственных глаз. Но ничего не смел объяснить даже намёком, хотя формальный срок траура уже истёк. Он не попрощался с Александрой Брячиславной, не проводил её в последний путь, и это до сей поры камнем лежало на его сердце. А мечтать он не любил, хотя с удовольствием предавался мечтам в отрочестве, но тяжесть меча, поднятого ещё в юности, навсегда убила все мечтания, заменив их продуманным и многократно взвешенным расчётом. Нет, он не огрубел, не стал суше от этой замены. Просто ему довелось прямо из юности шагнуть во взрослую жизнь, минуя молодость. И, может быть, поэтому он впервые ощутил, что такое первая любовь, ясно поняв, что Марфуша была всего-навсего увлечением, а Александра — политической необходимостью.

И отъехал со смятением в душе, ни слова не сказав о своих чувствах ни родителям Вассы, ни самой девушке. А — хотел, очень хотел и признаться возлюбленной, и заручиться благословением, но… Но внутренне уже ощущал себя великим князем, обязанным прятать личные пристрастия во имя политических интересов, ради завтрашнего благополучия всей Русской земли. Всей: он никогда не забывал о своём прапрадеде великом князе Владимире Мономахе.

Но на обратном пути думы о Сбыславе его больше не тревожили. Они уже улеглись в душе его, уступив своё место думам иным. Конечно, очень выгодно было бы взять в жены вторую дочь Даниила Галицкого — не Настасью, чтобы не рассориться с влюблённым Андреем, — но женитьба братьев Ярославичей на двух сёстрах из одного гнёзда усилила бы прежде всего самого князя Даниила. Породниться с Миндовгом? Но Миндовг откровенно признался, что готов принять католичество во имя спасения Литвы. А он, Александр, размышлял о своей готовности пойти под венец во имя чисто политических соображений, и в этих соображениях православие оставалось главным условием возрождения могучего государства, его незыблемым фундаментом. Да и сколько дочери Миндовга может быть лет? Восемь? Десять?… Ждать, пока подрастёт?

Может быть, он бы и пришёл к выводу, что должен подождать. Но где-то там, под внешним слоем мыслей, как в засаде, таилась главная: жениться на дочери Батыя. Во и-мя прочного мира для Руси…

К этому времени Гаврила Олексич окончательно оправился после ран, полученных на льду Чудского озера, и деятельно занимался княжеской дружиной. Марфуша приняла иночество под именем Меланьи. У самого Гаврилы родился первенец, наречённый Иваном, в семье царили мир да любовь, и Олексич был счастлив, как никогда доселе.