– Спасибо, Дарья Дмитриевна, этак мне скоро всё перешивать придется. – Невестка, взглянув на свекровь, вдруг бесхитростно рассмеялась, с весёлым отчаянием покачала белокурой стриженой головой:

– Знаете, как в том анекдоте: где талию будем делать – здесь, здесь, может, здесь?

При этих ее словах старуха Григорьевна улыбнулась. Должно быть, подумала, что Марьяне, того гляди, скоро придётся перешивать платья совсем по другой, гораздо более веской причине. Однако не сказала ничего. Молча занялась добротно наперченной, сдобренной кореньями ухой. Мудра была старая, знала хорошо: слово – серебро. А молчание…

Наконец настала очередь чая. На столе появились мёд, сахар, варенье, пироги. Скудин-старший лично внес пышущий жаром ваныкинский[5] самовар. На боках ведёрного, из «польского серебра», начищенного красавца было написано: «Где есть чай, там и под елью рай». И в самом деле, хорошо было у Скудиных в доме. Спокойно, несуетно…

– Пробирает, однако. – После четвертого стакана саам Данилов утёрся полотенцем, начал набивать обкуренную старинную трубочку. – Степан, а не сходить ли нам на нерестилище? Ох, болит душа…

Он был небольшого роста, с лицом морщинистым, словно печёное яблоко, однако считался лучшим егерем в округе. Знал местную тайболу, как собственную ладонь.

– Ваня, хочешь с нами? – Забыв про чай, Скудин-старший взглянул на сына, вытащил объёмистый кисет с махрой. – Машу возьми, прогуляетесь!

В свои семьдесят он был по-прежнему неутомим и могуч, браконьеры от него бегали, как от огня, только убежать не очень-то удавалось. Он был рад предстоящему моциону, сильное тело требовало движения.

– Не, бать, мы на Чёрную горку… – Иван обнял жену, притянул к себе, и та вскинула на него глаза, светившиеся бесконечным доверием. Счастлив мужчина, на которого так глядит любимая женщина. Иван подмигнул ей и кивнул в сторону висящего на гвозде маленького приёмника:

– Помнишь, что радио говорило? Комета Сикейроса прилетела. И будет сегодня в самом что ни есть перигелии. Якобы в наших широтах интересное зрелище ожидается.

– Про комету Галлея тоже, помнится, в своё время трезвону было не обобраться, – хмыкнул Степан Васильевич. – А прилетела-улетела, никто и не видал.

Однако при этом он понимающе подмигнул сыну. Сам недавно был молодым, помнил, как делаются лишними самые близкие люди, как хочется быть вместе, вдвоём, только вдвоём… Сын говорил ему, что они с Марьиной живут уже почти полгода. И хорошо, если до сих пор – как в первую ночь.

– Лучше б дома сидели! – Молчавшая весь вечер Григорьевна поставила стакан, неодобрительно насупилась. – На Чёрной тундре[6] вообще делать нечего, а сегодня тем более. Вы, городские, небось и не помните, какой нынче день!

Мужчины переглянулись. Баба Тома никогда не начинала стращать попусту. Если уж говорила – – следовало послушать.

– Шестое июля. – Маша задумалась, помяла нижнюю губу пальцами. Иван знал это её выражение: так она смотрела в компьютерный экран, готовя новую атаку на даже ей не поддающуюся проблему. – Ага! Завтра седьмое, – продолжала она, – то есть по церковному календарю ночь на Ивана Купалу. Как говорят, самое время для шабаша. И у вас тут, по-видимому, местные ведьмы собираются именно на…

– Тихо, девка, тихо. – Степан Данилов сделал строгое лицо и приложил корявый палец к обветренным губам. – А то придет Мец-хозяин, чёрный, лохматый, с хвостом. Заведёт в самую чашу… Не болтай, однако, о чём не знаешь. Придержи язык.

Маша про себя улыбнулась. Как когда-то сказал один великий физик другому: «В чём разница между нашими научными школами? Вы не стесняетесь говорить своим ученикам, что вы – дурак. А я своим – что они дураки…» Всё правильно. Настоящий учёный не будет притворяться всезнайкой. Его дело – обнаружив пробел, задавать вопросы и переваривать новую информацию…

А старик сунул трубку в рот, глубоко затянулся и медленно выпустил сизую струйку дыма.

– Меня послушай, – начал он торжественно. – – Давным-давно злоба людская усилилась, да так, что пуп земли дрогнул от ужаса, и Юмбел, верховный Бог, в бешенстве спустился с небес. Его страшный гнев вспыхнул, как красные, синие и зелёные огненные змеи, и мужчины прятали свои лица, и дети кричали от страха. Великий Бог говорил:

«Я переверну этот мир. Я велю рекам течь вспять. Я заставлю море встать на дыбы. Я соберу его в огромную стену и обрушу на злобных детей земли и таким образом уничтожу их и всю жизнь». И морской вал прошёл по земле, и мёртвые тела носились по поверхности тёмных вод…

Взяв паузу, Данилов глянул на Ванькину городскую жену. Заметил, что слушала она внимательно и с должным почтением. Кивнул, довольно затянулся… Собственно, старался он специально для неё, чтобы ума-разума набиралась. Может, впрямь поумнеет, поймёт, какой должна быть правильная женщина. Здешних-то Скудиных лопарскими сказками не удивишь, Григорьевна и не такое знает, ей духи многое открыли…

– Так вот, девка, к чему я всё это. – Саам вдруг улыбнулся, показав редкие, почерневшие от табака зубы. – Не все люди погибли. Был один народ, укрылся глубоко в пещерах, его теперь чудью подземной зовут. Правит им хозяйка Выгахке… сильная волшебница, все богатства держит в своих руках. Золото, серебро, камни драгоценные. А вход в недра, где чудь обитает, находится на склоне Чёрной тундры, только где именно – никто не знает, мимо пройдёшь – не заметишь. А раз в год, когда Пейве-Солнце достигает вершины силы, на укромной полянке распускается огненный цветок. Только его опять не всякий увидит. Это ведь хозяйка Выгахке свой знак подает, зазывает хороших людей в гости. Те, кто в силах тот цветок увидеть и лаз отыскать, назад не возвращаются. Под землей жизнь лучше, чем здесь, однако. Вот так-то, девка. А ты – шабаш, ведьмы. Тьфу.

– Вообще-то, – подумав и вежливо помолчав, осторожно ответила Маша, – на самом деле наши предки Купалу отмечали не седьмого июля, а двадцать второго июня. Когда астрономически солнце действительно в максимуме. Так что весь этот старый стиль, новый стиль применительно к языческим праздникам…