Внутрь их пустили без проблем. Дальше стало сложнее.

— Мне необходимо поговорить с настоятелем монастыря. Я хотел бы покаяться и внести пожертвование...

Монах окинул его цепким взглядом. Было видно, что он привык определять количество монет в чужих карманах до последнего золотого.

— Для этого не нужен настоятель. Вы можете пожертвовать их мне...

— Это большая сумма. Думаю, хватит на постройку нового храма...

Монах недоверчиво хмыкнул.

— Вы не выглядите тем, у кого столько денег, — честно признался он и отвернулся.

— У нас есть веские причины для встречи с настоятелем, — сказала Кина и вручила монаху двадцать золотых. Это была крупная сумма, но Завандр всегда оставался дорогим городом.

Монах посмотрел на деньги с большим сомнением, но, видимо, решил, что это не слишком уж мало, и заявил:

— Сейчас отведу вас к брату постарше.

Он повёл их за собой. Джон прошептал:

— Спасибо. Давно сюда не заглядывал, отвык.

Им пришлось раскошелиться ещё трижды, прежде чем их подпустили к апартаментам настоятеля.

— А вот дальше я, пожалуй, не пойду... — пробормотала Кина.

Джон покосился на неё.

— ...Что? Здесь уже безопасно, а... а я не хочу мешать разговору.

— Да, ты права.

Едва Джон договорил, дверь распахнулась. Из комнаты стремительно вылетел сам брат Елло. Он явно собирался отчитать своих монахов за какую-то оплошность, но замер на полпути и уставился на Кину. Она постаралась улыбнуться как можно невиннее, но почувствовала, что улыбка вышла очень глупой.

— Ты! ты! воровка!

— Да-а-а... я вот... извиниться пришла!

Монах с недоверием уставился на неё. Потом повелительно протянул руку.

— Верни мне мой амулет!

Видно было, что он не допускал и возможности отказа. И вправду, при таком количество монахов это было бы самоубийством. Кина вздохнула и потянулась к воротнику рубашки.

— Вернуть тебе что?! — воскликнул Джон непривычно живо.

— Не ваше дело, — презрительно откликнулся брат Елло. — Как вы вообще здесь оказались?

Кина высвободила амулет, но Джон выхватил его из рук. Он пригляделся повнимательнее и засмеялся. Кина поёжилась: творилось что-то странное и завандрское чутьё подсказывало ей, что скоро здесь станет жарко.

— Это Приз Победителя Сотязаний! — воскликнул брат Елло. — Вы не имеете на него права!

— Как и ты, — насмешливо откликнулся Джон. — Монахи не участвуют в Состязаниях.

— Это не ваше дело! Вы отправитесь на рудники за воровство!

— Это не воровство! — откликнулась Кина. — Это твоя плата за то, что ты вёл себя, как подонок...

И она спряталась за спину Джона. Большое круглое лицо брата Елло налилось краской. Джон жутковато улыбнулся. Бойня должна была начаться через секунду.

Помешал шум у входа. В зал ввалился запыхавшийся, едва дышащий после дикого бега отец Ульа, а с ним трое очень крупных наёмников.

— Схватите... его, — просипел отец Ульа. — Это... еретик!..

Монахи и наёмники бросились к Джону. Он отступил, закрывая спиной Кину и выхватил мечи: благо, в Завандре нигде и никогда не предлагали сдать оружие. Один из монахов выхватил кинжал, но взглянул на него, потом на мечи Джона и рассудительно уступил дорогу наёмникам.

Через секунду первый из них растянулся на полу, а кровь фонтаном рванула вверх. Остальные, какими бы обученными они ни были, вскоре присоединились к нему.

Воцарилась тишина.

— Мы уходим, — оповестил всех Джон. — Кто-нибудь хочет помешать?

Монахи покосились на трупы. Страшно было не то, что столь сильных воинов убил один человек, — то, что они ничего не успели ничего сделать.

Толпа расступилась. Даже недовольный и очень бледный Ульа был вынужден отойти к стене.

Джон легонько подтолкнул Кину к выходу, и она заторопилась вперёд. Слева и справа были злые, хмурые, напуганные лица, и она лишь гадала, бросится кто-нибудь на них или не посмеют. Пока тишину нарушали лишь их шаги.

Завандрская привычка заставила её пригнуться, когда свист только раздался за спиной. Но оборвался звук не так, как должен был: нож не воткнулся во что-то и не просвистел над головой.

Джон держал кинжал за рукоять, и Кина уже представила, как он кинет его обратно и попадёт прямо в горло. Картинка была столь яркой и столь логичной — белый, мелко трясущийся Елло тоже её видел.

— Глупо... — укоризненно вздохнул Джон и перебросил кинжал отцу Улье.

Больше им никто не мешал.

***

Так и теряют души:

их выпускают из рук во сне.

Души — они ведь тяжёлые.

«Тургор»

До этого момента Тэрн и не понимал, что значит — остаться одному. Когда его бросили в ордене, рядом всегда был Райк: первое время он и вовсе не отходил от него, — да и другие ребята вместе с наставником всегда интересовались его жизнью. Теперь же идти было некуда... не к кому… незачем.

Он шатался по разным городам, был даже в Завандре, был почти везде — в Реллу только не добрался. Слишком страшным оказался мир за стенами ордена, слишком непохожим на его мечты — и пока он не видел этот последний город, то мог убеждать себя, что там всё в порядке, что это как раз то место, которое он всегда представлял, что этот мир не так уж и безнадёжен, что есть смысл жить дальше. Оказывается, ему вера была нужна не меньше, чем айнерцам…

А города вокруг становились всё ужаснее с каждым разом.

Безумие Эрнела стало ещё более пугающим. Когда Тэрн был там, половина домов была порушена, и на его глазах жители выбивали стёкла в очередном здании. Он спросил, чем недовольны горожане, и получил ответ: они просто развлекаются. Музыка, слова, взгляды были по-прежнему весёлыми, но почему-то стали казаться болезненными, будто смех сумасшедшего. Тэрн уже уходил, когда к нему привязался странный парень с ненормально большими зрачками и стал настойчиво предлагать какое-то «лекарство от тоски» — Тэрн так и не понял, что он имеет в виду…

В Дейнаре жители не вставали уже и в полдень. Они проводили на ногах всего несколько часов, после чего снова ложились спать. Да и что им было делать: собранного за осень урожая вполне хватало, вода была, а больше их ничего и не интересовало. Прекратились и праздники, и ярмарки, и театральные представления…

Набожность в Айнере достигла необычайных размеров. Тэрн зашёл извиниться перед Андой, надеялся, если спрячется под плащом и покинет город в тот же день, то ничего не случится, но… скрываться не потребовалось. Монахи, жители города стояли на коленях в храмах, да и просто на площади и молились, молились, молились… Тэрн ждал час, два, но повторение одних и тех же молитв так и не прекращалось. Было уже интересно, сколько выдержат сами жители, но он привлекал слишком много внимания, праздно шатаясь по городу, а присоединиться к этому цирку не мог.

В Завандре он и часа не пробыл: жители уже не скрывали злобу, так что драки вспыхивали и вовсе без причин. Тэрн увидел несколько, едва войдя в город, а в одной успел даже поучаствовать. Какой-то мужик задал традиционный вопрос о кошельке и жизни, Тэрн приложил его о ближайшую стену, но не стал дожидаться продолжения — ушёл обратно в лес...

Во всех городах чувствовался надрыв — тот, после которого уже не склеишь, не починишь. Будто что-то копилось, копилось, а теперь превысило какую-то меру и понеслось со скоростью беспредельной и неумолимой…

Но хуже всего было не это — Тэрн чувствовал, что его всё меньше беспокоит происходящее; что и его чувства, разум, душа, в конце концов, отмирают точно так же, как у всех жителей этого мира. Когда он покинул орден, какое-то внутреннее чувство подсказывало ему: с миром что-то не так — но он не верил этому голосу, не понимал, почему его так ранит «неправильность» каждого города. Теперь он абсолютно точно знал, что с Алиаром творится нечто плохое, но не мог заставить себя предпринять что-то, даже почувствовать что-либо по этому поводу.