Персия

Давным-давно

Чудище всегда появлялось в час между закатом и полной темнотой. Когда на исходе дня свет начинал понемногу меркнуть, бросая серо-лиловые тени на двор конюшни у подножия башни, где он работал, Реза начинал дрожать от тревожного ожидания. Каждый день с приближением вечера память настойчиво переносила его на шестьдесят лет назад в объятия кормилицы. В час сумерек джинны начинают беспокоить добрых людей, говаривала она ему. Она была турчанкой и никогда не выплескивала помои из окна, заранее не извинившись перед невидимыми прохожими, которые могли в тот момент оказаться внизу. Если бы она этого не делала, разгневанные чудища могли напустить на ее маленького подопечного жуткое проклятие вроде слепоты или черной оспы.

В юности, когда Реза учился и еще не познал глубин мудрости, он считал ее страхи невежественными суевериями.

Теперь же он сделался стариком, у которого осталось мало зубов. Когда солнце ослепительно сверкнуло на куполе шахского дворца, стоявшего на другой стороне площади, он ощутил знакомый холодок под ложечкой. Его ученик копошился где-то в заднем углу комнаты, представлявшей собой нечто среднее между мастерской и импровизированным кабинетом, поедая остатки обеда своего наставника. Реза инстинктивно чувствовал на себе презрительные взгляды прыщавого юнца, хотя стоял к нему спиной и смотрел в окно, следя за тем, как солнце медленно закатывается за горизонт.

– Принеси рукопись, – приказал он, не оборачиваясь. – Поставь мне чернильницу и тростниковые перья. Приготовь все для работы.

– Слушаюсь, хозяин, – угрюмо ответил мальчишка.

Он был третьим сыном какого-то мелкого вельможи и не проявлял ровным счетом никакой склонности ни к светским наукам, ни к богословию. Однажды, всего лишь однажды, Реза позволил мальчишке остаться, когда его посетило чудище. Он надеялся, что тот сам все увидит, поймет и расскажет всем, что Реза не безумец. Но его надежды не оправдались. Когда существо появилось, замерев внутри волшебного круга, очерченного Резой в центре комнаты мелом пополам с золой с целью вызывать чудище, парнишка, казалось, вообще ничего не заметил. Он с тупым раздражением таращил глаза на своего наставника, в то время как тень внутри круга начала увеличиваться в размерах. У нее стали расти конечности, и постепенно она обрела некое карикатурное подобие человека. Когда Реза сказал видению несколько слов, мальчишка расхохотался. В его звонком смехе явственно слышались насмешка и презрение.

– Но почему? – в отчаянии обратился Реза к чудищу. – Почему ты не позволяешь ему увидеть себя?

В ответ у существа начали расти зубы. Они появлялись ряд за рядом, пока чудище не осклабилось в жуткой ухмылке.

– Он сам не хочет меня видеть, – произнесло оно.

Реза очень опасался, что мальчишка донесет о тайных занятиях своего наставника отцу, после чего обо всем узнают ярые ревнители истинной веры, сидящие во дворце, которые, в свою очередь, бросят его в темницу за колдовство. Но его ученик никому ничего не сказал и день ото дня продолжал являться на уроки. Только по его нерасторопности и презрительному тону Реза догадался, что навсегда потерял уважение мальчишки.

– Чернила окончательно высохли на страницах, что я написал вчера, – сказал Реза, когда ученик вернулся с перьями и чернильницей. – Они готовы к сохранению. Ты смешал лак?

Мальчишка посмотрел на него, бледнея на глазах.

– Я не могу, – угрюмо прохрипел он. – Пожалуйста… Это такой ужас. Я не хочу…

– Ну хорошо, – вздохнул Реза, – я сам все сделаю. Можешь идти.

Парнишка опрометью ринулся к двери.

Реза сел за стол, пододвинув к себе большую каменную чашу. Работа отвлечет его, пока не наступит вечер. В чашу он налил немного драгоценной канифольной мастики, которая с раннего утра томилась на угольной жаровне. Затем он добавил несколько капель темного масла из семян дамасской чернушки и стал помешивать образовавшуюся жидкость, чтобы она не застыла. Когда смесь достигла необходимой густоты, Реза осторожно поднял льняной холст, прикрывавший ничем не примечательный металлический горшок, стоявший на самом краю стола.

Комната сразу наполнилась ароматом: жгучим, тревожным, маняще женским. Реза вспомнил свою жену, живую, цветущую, носившую в себе ребенка, умершего вместе с ней. Этот аромат успел насквозь пропитать их ложе, прежде чем Реза приказал слугам вынести его и сжечь. На какое-то мгновение он ощутил себя потерянным. Усилием воли взяв себя в руки, он отделил то, что нужно, от вязкой массы и, подняв это металлическими щипцами, решительно опустил в остывавшую чашу с лаком. Он выждал несколько минут, постукивая пальцами по столу, и снова заглянул в чашу. Лак сделался светлым и блестящим, как мед.

Реза аккуратно разложил страницы, написанные им после последнего посещения чудища. Он писал по-арабски, а не на фарси, надеясь, что подобная предосторожность не позволит использовать его творение во зло, попади оно в руки невежд или непосвященных. Таким образом, рукопись представляла собой двойной перевод: сначала на фарси с безмолвного языка, которым изъяснялось чудище, который звучал в ушах Резы как ночные отголоски детства, когда сну предшествовало одинокое, немного пугающее путешествие из бодрствования в мир сновидений. Затем следовал перевод с фарси на арабский, язык ученых людей, столь же четкий и ясный, сколь расплывчатой и многословной была речь чудища.

В результате получалось нечто запутанное и не совсем понятное. Рассказы и истории в рукописи присутствовали, переданные настолько точно, насколько это удавалось Резе, но что-то все же терялось, чего-то не хватало. Когда чудище говорило, Реза впадал в некое состояние транса, видя затейливые множившиеся фигуры и очертания, которые превращались то в горы, то в неведомые морские берега, то в морозные узоры на стекле. В эти моменты он ощущал уверенность, что его желания осуществились и до истинного знания было рукой подать. Но как только он переносил повествования на бумагу, они непонятным образом менялись. Как будто главные герои – принцесса, нянька, птичий царь и все остальные – делались хитрыми и коварными, ускользая от Резы, в то время как он пытался описать их и их действия доступными человеку средствами.

Реза обмакнул кисть из конского волоса в каменную чашу и начал покрывать новые страницы тонким слоем лака. Масло из дамасской чернушки предохраняло толстые листы от скручивания и трещин. Другой ингредиент, который его ученик раздобыл с сильным предчувствием чего-то дурного, надолго сохранит рукопись после того, как самого Резы не станет, защищая ее от тления. Если он не смог разгадать истинный смысл слов чудища, то когда-нибудь кому-нибудь это удастся.

Реза так увлекся работой, что не заметил, как солнце проскользнуло за куполом дворца и исчезло среди вершин видневшихся на горизонте Загроских гор. В комнате стало свежо, и это напомнило Резе, что близятся сумерки. Сердце его забилось быстрее. Пытаясь опередить момент, когда страх по-настоящему овладеет им, он осторожно положил покрытые лаком страницы сушиться на решето. Рядом на полке расположились их собратья – толстая пачка листов, замершая в ожидании финала повествования. Когда Реза закончит свой труд, он сошьет их шелковой нитью и скрепит с обеих сторон прямоугольными кусочками обтянутого холстиной картона.