Тщетно бился над тяжелым луком бедняжка Ядгар, — не мог он лук вытянуть, — людям в глаза опять с мольбою по очереди смотрит. Говорит сыну своему Алпамыш-Култай:
— Э, Ядгар, мой львенок, сын богатыря?
Жалостно в глаза людские смотришь зря!
Претерпи страданья, горд и духом тверд, —
Мужественным — будь, как твой отец-тюря!.. —
Словом он своим Ядгара укрепил:
Тот подумал: «Честь отца я посрамил!»
Спину во мгновенье мальчик распрямил,
На врага он взор презренья устремил, —
Ни одной слезинки больше не пролил.
Мощь батыра мальчик в мышцах ощутил!
Исполинский лук пошатывать он стал,
Мощи той аркан разматывать он стал, —
В землю вросший лук слегка пошевелил, —
С треском стали рваться стебли крепких траз.
Путы трав густых на луке разорвав,
Тот многобатманный исполинский лук
От земли Ядгар отваливает вдруг!
Волокам он тащит в сторону его,
Тащит за собой, как борону его…
Весь народ подобным дивом изумлен,
Алпамыш героем-сыном умилен.
Мрачен Ултантаз, не радуется он, —
Страшным подозреньем в сердце уязвлен:
— Этот сирота — не слабая овца, —
Как бы он не стал могучее отца,
Как бы не нажить беды от стервеца!
Ханского не снял бы он с меня венца,
Не дождаться б нам и худшего конца!.. —
Жизни цвет в тот миг сошел с его лица, —
Даже затрясло от страха подлеца.
«Как теперь нам быть?» — подумал Ултантаз.
Мальчика убить надумал Ултантаз…
Подвигом Ядгара потрясен Конграт:
«Новый Алпамыш!» — в народе говорят.
У людей сердца от радости горят…
Правда ли, неправда ль — петь нам не мешай,
Сладость этой вести, слушая, вкушай…
Высоко летает смелый соколок!
Путь от Арпа-коля труден и далек!
Тот многобатманный древний медный лук
К воротам Конграта мальчик приволок.
От ворот он путь направил к тойхане,
Лук огромный внес — оставил в тойхане…
К тойхане меж тем спешит Барчин-аим, —
Как же не гордиться ей сынком таким?
Столь великий труд им совершен одним!
Ходит вкруг него — любуется им мать,
Обойдя семижды, стала обнимать,
Стала его в щеки, в губы целовать.
— Ты — моя отрада, — говорит она, —
Совершив, что надо, — говорит она, —
Дому ты — награда, — говорит она, —
Ты — оплот народа, — говорит она,—
Ты свершил такое чудо! — говорит, —
Жертвой за тебя да буду! — говорит.
Будешь на отцовском месте, мой сынок, —
Станешь на весь мир известен, мой сынок! —
Слезы льет она, покуда говорит…
Мнимый дед Култай с народом в стороне.
Он словам Барчин внимает, как во сне,
Все не признаваясь сыну и жене.
Думает: «Не время открываться мне, —
Чудеса явить хочу родной стране…»
Еле помещаясь в шахской тойхане,
Лук его огромный прислонен к стене.
Алпамыш-Култай народу подмигнул,
Исполинский лук он поднял — повернул,
На плечо повесил, за порог шагнул —
И понес оттуда прямо на майдан
Бронзовый тот лук в четырнадцать батман.
А толпа шумит, как море-океан,
В головах людей — от тех чудес туман.
На майдан придя, он в руки взял свой лук,
На одну чинару дальнюю взглянул,
Тетиву тугую сильно натянул,—
И стрелу в чинару дальнюю метнул.
Молнией слетела с тетивы стрела,
Засвистела так, что весь народ вздрогнул.
Далеко чинара старая была,
Молнией стрела к чинаре той дошла, —
Ветвь одну большую с нее сорвала, —
Всю длину майдана покрыть бы могла!
Изумлен народ, — прекрасные дела!
Изумлен Ултан, — опасные дела!
— Ну, и показал работу дед Култай!
Подозрителен мне что-то дед Култай… —
Новая грызет забота: дед Култай!
Всю страну обходит о Култае слух:
«Вот какой стрелок чудесный тот пастух!»
Говорят иные: «В нем нечистый дух».
Про себя кой-кто, а кое-кто и вслух Говорят:
«Будь проклят ултантазов пир!
Сдох бы он, отродье шлюхи — Ултантаз!
Дед Култай давно от старости протух:
Не вернулся ль тайно Алпамыш-батыр? —
Переполошился весь конгратский мир…»
А теперь, помня свое обещание, о матери Ултантаза расскажем.
Когда-то мать Ултантаза называли «Бадам-поганша», — теперь величать ее стали «Бадам-ханша». Говорившему по привычке «Бадам-поганша» язык отрезали. В молодости персиянка Бадам пастушкой была. Привычку имела спать с высунутым языком. Отклевала ей однажды ворона кончик языка, — стала Бадам косноязыкой: вместо «р», говорила «й».
Стала она наложницей Байбурибия, родила от него сынка — Ултана этого. — Считал он себя Алпамышу братом, — случая дождался — овладел страной. Мать его, Бадам-поганша, ставшая Бадам-ханшей, зла была, как бешеный верблюд. Чуть ей что нашепчут, сама чинит налево-направо суд и расправу. Ненавидел ее и простой и знатный народ… Говорили про нее: «Поганый казан у хана не более благоухает, чем у чабана».
Между тем Ултантаз, обнадеженный словами Барчин, продолжал пировать, к свадьбе готовиться. Время подошло девичник справлять, «олан»[45] вести.
— В стайости моей дождавшись бъякосочета-ния бека-сына своего, готова я на ядостях сама на двугойбом вейблюде вейхом отпъявиться — девушек-къясавиц на олан собиять.
Села она на верблюда, поехала — девушек-молодок скликать. Едет Бадам — поет:
