— Э-э-э, ыа-аш, как я похуде-ел… Всю долгую зиму ничего не е-е-ел…
Его любимая еда — кедровые орехи. Его любимый кедр — вот он, толстый, в шесть обхватов, у самой берлоги стоит. Ветки частые, хвоя шёлковая, сквозь неё даже капель не каплет.
Поднялся медведь на задние лапы, передними за ветви
кедра ухватился, ни одной шишки не увидел, и лапы опустились.
— Э, ма-аш! — испугался медведь.— Что со мной? Будто свинец к пояснице привязан, лапы не слушаются… Состарился я или от голода ослаб? Как теперь кормиться буду?
Двинулся сквозь частый лес, бурную реку мелким бродом перешёл, каменными россыпями шагал, по талому снегу ступал.
Уже на опушку леса вышел, никакой еды не нашёл, куда дальше идти, сам не знает.
И вдруг он услыхал:
— Брык-брык! Сык-сык! — Это, испугавшись медведя, закричал маленький бурундучок.
Медведь хотел было шагнуть, лапу поднял да так и замер.
«Э-э-э, ма-а-аш, как же я о бурундуке забыл? Бурундук — хозяин старательный. Он на три года вперёд орехами запасается. Постой-постой-постой! — сказал самому себе медведь.— Надо нору его найти, у него закрома и весной не пустуют».
И пошёл землю нюхать… И нашёл! Вот оно, бурундуково жилище. Но как в такой узкий ход большую лапу просунешь?
Трудно старому мёрзлую землю когтями царапать, а тут ещё корень, как железо, твёрдый. Лапами его тащить? Нет, не вытащиш-ь. Зубами грызть? Нет, не разгрызёшь. Размахнулся медведь — рраз! — пихта упала, корень сам из земли вывернулся.
Услыхав этот шум, маленький бурундук ум потерял. Сердце так бьётся, будто выскочить хочет. Бурундучок переднилш лапами рот зажал, слёзы нз глаз ключом бьют: «Зачем я крикнул? Для чего сейчас ещё громче кричать хочу? Рот мой, замкнись!»
Быстро-быстро вырыл бурундук на дне норы ямку, залез туда и даже дышать не смеет.
А медведь просунул свою огромную лапу в бурундукову кладовую, захватил горсть орехов, сжевал.
— Э, ма-аш! Говорил я: бурундук — хозяин добрый.— Медведь даже прослезился.— Видно, нз пришло моё время умирать. Поживу ещё на белом свете…
Опять сунул лапу в кладовую — орехов там полньш-полно!
Поел, погладил себя по животу:
«Отощавший мой желудок наполнился, шерсть моя как золотая блестит, в лапах сила играет. Ещё немного пожую, совсем окрепну».
И медведь так наелся, что стоять не может.
— Уф, уф… Сыт я, сыт-пересыт, выше головы сыт. И сердце те’перь, н печень у меня чистые, и голова ясная…
На землю сел, думает:
«Надо бы этого запасливого бурундука отблагодарить. Хорошо было бы что-нибудь на память ему подарить».
Почесал лапой за ухом:
«Эх, когда я из своей берлоги выходил, ничего с собой не захватил. II трубку, и кисет, и нож — всё дома оставил. Даже щепотки соли не взял. Э-э, ма-а-аш, что же теперь делать?.. Ладно, хоть спасибо ему скажу,— решил медведь.— Да где же он?»
— Эй, хозяин, отзовитесь!
А бурундук ещё крепче рот свой зажимает.
«Стыдно будет мне в лесу жить, если, чужие запасы съев, я даже доброго здоровья хозяину не пожелаю»,— подумал медведь.
Заглянул в норку и увидел бурундуков хвост.
— Э-э-э, ма-а-аш,— обрадовался медведь,— хозяин-то, оказывается, дома! Благодарю вас, почтенный. Спасибо, уважаемый. Пусть закрома ваши никогда порожними не стоят, пусть желудок ваш никогда от голода не урчит… Позвольте обнять вас, к сердцу прижать.
Бурундук по-медвежьи разговаривать не учился, медвежьих слов он не понимает. Как увидел над собой когтистую большую лапу, закричал по-своему, по-бурундучьн: «Брык-брык, сык-сык1» — и выскочил было из норки. Но медведь подхватил его своей могучей лапой, к груди прижал и речь свою медвежью дальше ведёт:
— Спасибо, дядя, голодного меня вы накормили, усталому
мне отдых дали. Неслабеющим, сильным будьте, под урожайным богатым кедром всегда живите, пусть дети ваши, и внуки, и правнуки нужды-голода не знают…
«О-о, какой страшный голос,— дрожит бурундук,— о-о, какое грозное рычание…»
Освободиться, бежать хочет, медвежью жёсткую лапу своими коготками изо всех сил скребёт, а у медведя лапа даже не чешется. Ни на минуту не умолкая, он бурундучку хвалу поёт:
— Я громко, до небес, благодарю, тысячу раз спасибо говорю! Взгляните на меня хотя бы одним глазом…
А бурундук ни звука.
— Э, ма-аш! Где, в каком лесу росли вы? На каком пне воспитывались? Спасибо говорят, а он ничего не отвечает, глаз своих на благодарящего не поднимает. Улыбнитесь хоть немножко!
Замолчал медведь, голову склонил, ответной речи ждёт, а бурундук думает:
«Кончрш рычать, теперь он меня съест».
Рванулся из последних силёнок и выскочил!
От пяти чёрных медвежьих когтей заструились по спино бурундука пять чёрных полос. С той поры и носит бурундук нарядную шубку. Это медвежий подарок.
ЛЯГУШКА И МУРАВЬИ*
Жнла-была лягушка. Она жила в маленьком круглом озерке.
Вот однажды вышла из своего дома и прыг-скок по берегу, прыг-прыг — в лес заглянула, скок-скок — дорогу домой потеряла.
Метнулась туда, сюда и попала на муравьиную тропу.
Муравьи десятками вскочили ей на спину, сотнями вцепились в живот.
— Ква-а,— заплакала лягушка,— кво-о… Ка-ак не стыдно заблудившегося обижать, голодного кусать?
Муравьям стало совестно. Спрыгнули они на землю, низко лягушке поклонились:
— Уважаемая тётушка! Пожалуйте к нам в гости — пищу нашу отведайте, питьё наше пригубьте.
Пришла лягушка к муравьям, села на почётное место. Ела и пила, песни пела и беседу вела, о чём говорила, сама не поняла — так много мёду выпила.
Кто постель стелил, она не знает, на чём спала — не ведает.
Проснулась лягушка, когда солнце высоко поднялось. Муравьи давным-давно на работу ушли, только один муравьишка замешкался — он после вчерашнего пира чашки-ложки убирал.
— Пожалуйста, влезь на эту лиственницу,— попросила лягушка,— кругом посмотри. Не увидишь ли ты, в какой стороне мой дом, моё кр^тлое озеро…
Муравей влез на дерево, во все стороны посмотрел и говорит:
— Вон там, на западе, блестит ваше озеро. Если хотите, провожу вас туда самой короткой дорогой.
— Ка-какой ты добрый! — обрадовалась лягушка.— Пойдём, пойдём скорее. Дома я тэбя хорошо угощу.
— Дорогу показать могу,— ответил муравьишка,— но угощаться не стану. Мы, муравьи, ни работать, ни отдыхать поврозь не умеем.
— Ладно, ладно, пусть все идут ко мне в гости. Только бы домой засветло добраться.
Муравей спустился с дерева и побежал к озеру. Лягушка прыг-прыг, скок-скок за ним, а за лягушкой муравьи как ручьём потекли — все-все, сколько их было в этом муравейнике, и в соседних, и в дальних. Со всего леса собрались к лягушке в гости.
Вот пришли к озеру. Обернулась лягушка, а на берегу чер-ным-черно. Столько Муравьёв, что и травы не видно!
У лягушки глаза выпучились:
«Что теперь делать? Сама же всех позвала…»
— Ква-а, какая честь, ка-ак я рада! Подождите меня здесь па берегу, а я насчёт угощенья распоряжусь.
И бултых в воду!
Муравьи день стоят ждут, два дня ждут, а лягушки и не видно.
На седьмой день рассердилась муравьиная матка.
— Ну,— говорит,— лягушкнного угощенья ждать — с голоду умрёшь.
Затянула она потуже пояс на пустом брюшке и пошла домой.
Все муравьи тоже пояса подтянули и разбрелись по своим муравейникам.
С тех пор и поныне ходят муравьи перетянутые туго-натуго.
А глаза у лягушки так и остались выпученные.
ОБИДА МАРАЛА*
Прибежала красная лиса с зелёных холмов в чёрный лес. Она в лесу себе норы ещё не вырыла, а новости лесные ей уже известны: стал медведь стар.
И пошла лиса на весь лес причитать:
— Ай-яй-ян, горе-беда! Наш старейшина, бурый медведь, умирает. Его золотистая шуба поблёкла, острые зубы притупились, в лапах силы былой нет. Скорее, скорей давайте соберёмся, подумаем: кто в нашем лесу всех умнее, всех краше, кому хвалу споём, кого на медведево место посадим.
