И только живопись старых мастеров и старинное прикладное искусство нетленно (Строева улыбнулась) и всегда сохраняет некий минимальный номинал, абсолютный по отношению к зыбким деньгам, подверженным инфляции, и товарам, которые, как и люди, то и дело из престижных и дорогостоящих превращаются в грошовые и никому не нужные… (Да и тех совсем уже нет.)

И тогда антикварный бум — поначалу тихий, невнятный, но настойчивый и целеустремленный — превратился в неуправляемую и неконтролируемую лавину. В былые годы российских запасов антиквариата хватило бы на века — неисчерпаема Россия, как Клондайк, а здесь мгновенно начал исчезать с рынка даже самый незначительный мусор, предметы, которые незадолго до того и антикварными-то трудно было назвать…

Теперь и чиновники поняли: старинные вещи — могучий источник поступления инвалюты, и, для того чтобы поставить это дело на твердо-промышленную ногу, государство учредило специальное внешнеторговое объединение… («Я забыла его название», — развела руками Изабелла.)

И вот — крах. То есть не совсем еще крах, но его предчувствие, что ли… Сначала исчезли иконы. То их без конца и края несли в специализированный скупочный пункт на одной из старинных улиц, а то вдруг — стоп, ни одной, и магазин, столь успешно работавший еще вчера, сегодня пришлось закрыть…

— А ведь это только начало, — говорили «умные люди». Что же дальше? — Изабелла Юрьевна закурила и жадно затянулась.

Из рассказа вытекало, что Строев думал над этим «дальше» очень долго. Ведь ясно было: в частных руках осели громадные богатства, несметные сокровища, и приобретены они путем недобросовестным (в этом Строев был, видимо, убежден!). А какая спекуляция антиквариатом развернулась на пустом дотоле месте (правда, не коллекционеры ею занимались, но что до того «компетентным органам»?).

И какая крылатая фраза появилась: «Коллекции не собираются на зарплату». И другая: «С определенного уровня коллекция сама себя воспроизводит и кормит своего владельца». (Эти перлы тоже родились в кабинетах холодного ума и горячих сердец.)

Но как выявить этих владельцев? И главное: как доказать, что их собрания нажиты нечестным путем? («Основа для экспроприации», — усмехнулась она горько.) Основа для подобной работы уже существовала. Государственный закон об использовании и охране памятников старины… Но здесь не годилась обыкновенная розыскная метода. Она ведь при рождении своем предназначалась для ситуации обыкновенной, знакомой, наработанной… Здесь же всплывали обстоятельства непредсказуемые, и методов они требовали нетрадиционных…

Тогда и пошел Константин Захарович к вам…

— Да, помню… Он хотел понять, возможно ли применить системный анализ и программирование для раскрытия «антикварной ситуации». Я сказал ему, что это возможно. Но потребуются колоссальные силы и средства, а главное — трезвый расчет: будет ли полученный результат — та же инвалюта — оправдан расходами? Были другие подробности, но это уже нюансы, так сказать…

— Они и не нужны, Алексей Николаевич, я пригласила вас вот зачем: имя моего покойного мужа втоптано в грязь.

— Хотите восстановить справедливость… Это я понял сразу.

— Это — во-вторых. Во-первых — виновные должны быть наказаны.

— Что ж… Задача понятная и даже благородная в некотором роде, но я-то при чем?

— То есть? — Брови у нее прыгнули вверх и застыли, обозначив крайнюю степень недоумения.

— Да что, в самом деле… Обратитесь, куда положено, там проверят. Другого пути не вижу.

— Странно. — Она посмотрела, не отводя глаз. — Очень странно… А я думала, что это вас заинтересует…

— Что, простите, «это»?

— А то, что мой муж умер… Пока мы других слов употреблять не станем… Вы что же думаете… — она пожала плечами, — я не обращалась? Мне даже ответ пришел…

— Какой, если не секрет?

— Да уж какой секрет… — Не вставая, она протянула руку к секретеру и, прошелестев бумагами, положила перед Хожановым слегка смятый листок со знакомым штампом…

— «Ваши доводы самым внимательным образом изучены, — прочитал Хожанов вслух. — К сожалению, мы вынуждены констатировать, что никаких криминальных обстоятельств в смерти Строева К. 3. не обнаружено. Еще раз выражаем Вам свое искреннее сочувствие».

Далее стояла весьма солидная подпись.

— Ну и что? — Хожанов вернул бумагу. — Напишите еще раз. И еще…

— Писала. И не раз. Ответы однозначны. Хотите взглянуть?

— А что, собственно, заставило вас думать о какой-то тайне, криминальных обстоятельствах?

— А что вас, профессионала, заставило не поверить в обоснованность вашего увольнения?

О Господи, словно молния сверкнула… Только теперь в секунду вспомнил он тусклый взгляд своего начальника и острый — номера один, и бегающие глазки работника кадров, и неясные слова, и неприличные формулировки…

Ну, в самом деле, ну что такое его бывшая десятиклассница Лена со своей звучной фамилией, — ведь не подумали же они, что он способен сболтнуть лишнее? И, устраняя ее из его бытия, разве не понимали, что это навсегда, что никогда больше не вернется он к ней, не станет искать встречи… «А ведь — мерзавец я…» — подумал вдруг. Но тогда зачем же увольнять? Что ж, тут есть, как выражается доктор, вопрос…

И, словно угадывая его мысли, она хмыкнула:

— Вы влезли в ситуацию, мой друг… Как и Строев, впрочем…

— Я вас так понять должен, что… — Он замолчал, оглядывая углы и потолок, плинтуса и мебель, — там могло находиться «нечто»…

Она поняла:

— Ничего нет, я проверяла.

— Да? — Он насмешливо улыбнулся. — Тогда это надежно. Короче: что вам угодно?

— Мне нужна ваша помощь. Мне много хорошего рассказали о… вас.

— Кто же?

А в самом деле, кто мог сказать о нем хорошее? В конторе это не принято, да и не рискнет никто. Знакомые? Но сколько ни напрягался — общих знакомых с гражданкой Строевой Изабеллой Юрьевной не обнаружил…

— Не важно. Да и зачем? Суть в том, что я готова вам поверить. Справедливость нужна не только покойному мужу, но и мне… Она нужна и вам.

— Желаете, чтобы я занялся частным расследованием… Но ведь мы не в Америке, у нас это не принято… И все же почему не хотите обратиться к государственным органам? Не вышло пять раз, выйдет на десятый, сотый?

— Я им не верю. Или вы газет не читаете? Впрочем, что газеты. Бледный отзвук умирающей действительности…

Она была симпатична ему, очень симпатична (чего уж скрывать). И симпатия эта возрастала с каждой минутой. Красива до одури, а уж как элегантна, воспитанна, о Господи, помоги не заблудиться. И насчет «доверия» права сто раз…

— Спасибо, кофе был отменный, сервиз — превосходен, интерьер — выше всяких похвал. Я должен подумать. И взвесить. Видели старый фильм «Подвиг разведчика»? Это оттуда… Теперь по делу: у вас замечательная коллекция мебели, я впервые такую вижу…

Он продолжал идиотский монолог, изредка ловя ее недоумевающий взгляд, сам же в это время аккуратно выводил на листке из записной книжки угловатым, плохо выработанным почерком: «Больше ни о чем говорить не нужно. Завтра позвоните мне из автомата и скажите, что тринадцатого или любого другого числа (это будет означать время) ждете меня у себя. На самом деле мы встретимся на кладбище, у могилы вашего мужа». Когда она прочитала записку, придвинул пепельницу и поджег листок. Через несколько секунд бумага рассыпалась в прах, но Хожанов, не удовлетворившись, растер пепел в мельчайшую пыль. Потом запомнил номер, обозначенный на белой табличке телефона.

…Дома его ждала разъяренная супруга — кот Грациоз, которого оставила погостить соседка по случаю отъезда в трехдневный профилакторий, наделал в кухонную раковину, на немытую посуду. «Ты почему не убрал? И почему не заменил Грациозу песок? Плачет по тебе участковый, и ты не надейся на его благоволение, я это благоволение, если что, мигом пресеку!»

Ах, как это все надоело, какая усталость сразу разлилась по всему телу, какое отчаяние охватило, и, куда денешься, сразу начали глаза отыскивать крюк под потолком — пусть его и не было, но ведь роль крюка вполне могло сыграть и снотворное, и просто десятый этаж… Скучно жить на этом свете, господа… Великая фраза.