– Ну, трепись, – коротко сказал Михась.

– О чем? – схитрил Лешка.

– Сам знаешь.

– А тебе кто сказал?

– Антон. Да я что-то не поверил.

Да, это было посложнее, чем рассказывать Мите, Соне, Паше и даже начальнику районного НКВД о своем приключении. Перед Митей он мог без зазрения совести выреветься, что и сделал. Перед остальными он напускал на себя сдержанность, чтобы все выглядело внушительнее. А перед Михасем и нюнить нельзя, и хвастать дело безнадежное – засмеет.

А если по правде, то и рассказывать особенно нечего. Подумаешь, событие: по-бестолковому попал в лапы к бандитам. Подумаешь, с закрытыми глазами из пистолета пальнул. Здесь в Белоруссии пионеры шли с гранатами на фашистские танки и глаза при этом не жмурили.

Лешка так и сказал Михасю:

– Ничего там и не было особенного. Все по случайности вышло.

Тот с интересом глянул на Лешку.

– Ну? Ишь ты… не трепло.

Он поерзал на бревнах, пачкая смолой новенькие сатиновые трусы. Лешка тоже поерзал, переворачиваясь на живот. Комплимент друга был приятен, но кое-что все-таки хотелось рассказать. Поймет ли Михась?

– Когда мы плыли, там были облака, будто перья из красного огня. От них все кругом стало розовое. Все розовое, а он плывет – черный. Противно…

Плюхала вода о бревна, поскрипывали узлы канатов, доносилось с моста вяканье автомашин. Звуков много, но все равно – тишина.

Через минуту Михась сказал:

– Таракан.

– Где? – не понял Лешка.

– Нигде… Зашел я на этих днях к старухе. Антон велел забрать цимбалы. Больше у меня никакого барахла не имелось. Что оставалось отцовское – все проел при немцах. Покопался в углу, вытащил свой инструмент, сказал бабке спасибо за угол и выполз из подвала. А был я уже в новой одежке… в этой самой белой рубахе. Огляделся на свету – ажио дрожь прошибла. Сидит у меня на животе таракан. Большой. Черный. Мохнатый. И лапками шевелит. А кругом солнце светит. Муторно стало.

– Ну? – поежился Лешка.

– Чего – ну? – досадливо сказал Михась. – Раздавил…

Все так же ласково покачивала река стоящие на якорях плоты. Милосердно поджаривало мальчишечьи спины и животы послеполуденное солнце. Блаженное спокойствие наполнило Лешку после короткого рассказа друга. «Раздавил» – и точка. Все-то он понял, Михась.

– Ну а пистолет ты куда дел? – спросил Михась через минуту.

– Как куда! Отдал. Даже написать пришлось, где нашел… и все такое.

– Зря отдал! – вдруг жестко сказал Михась и встал на ноги. – Зараз бы он мне пригодился. Ты погляди, что там делается!..

Лешка вскочил и увидел, что делается на том берегу явно нехорошее. Какая-то тетка в пестром сарафане держала на весу и спокойно рассматривала одну за другой принадлежности мальчишечьего одеяния. Потом она принялась аккуратно свертывать их и запихивать в полосатую хозяйственную сумку.

– Э-э-эй! – затанцевал на плоту Михась.

Никакого внимания.

– Положь на место! – снова заорал Михась и солдатиком сиганул в воду.

Лешка – ласточкой – следом. Второй вопль грабительница, вероятно, услышала, потому что оглянулась на плоты.

Но ребята уже плыли. Никого не увидев, тетка хладнокровно повесила сумку на руку и направилась по огородной тропинке к улице.

– Уйдет, ворюга! – захлебывался от злости Михась. – Следи, куда она повернет.

Но Лешка плыл «кролем», а попробуй что-нибудь уследить, если все время вертишь башкой.

Однако на середине реки они еще раз увидели нахальную тетку. Она поставила на тротуар сумку и как ни в чем не бывало принялась поправлять высокую белобрысую прическу.

Лешка узнал Фелицию Францевну.

Выскочив на берег, Михась с ходу рванулся в погоню, но Лешка успел схватить его за щиколотку, и тот сунулся носом в картофельную ботву.

– Ну, чего держишь?!

Лешка перевел дыхание.

– Стой. Это хозяйка наша… бывшая. Тут тактика нужна.

– На холеру мне твоя тактика, когда штаны украли! – рассвирепел Михась и вырвал ногу.

Лешке ничего другого не оставалось как тоже преследовать похитительницу. Через минуту они ворвались в знакомую калитку.

Но время уже было упущено: полосатая сумка исчезла, а сама хозяйка преспокойно сидела на скамеечке под окном и наливала из кофейника в свою любимую фаянсовую чашку дымящуюся «каву».

– Отдай шмутки! – без предисловий заорал Михась.

Фефе положила ногу на ногу.

– Цо пан муви?[3] – издевательски спокойно спросила она и бережно поставила кружку на скамейку.

– Фелиция Францевна, это недоразумение, – вздрагивающим от одышки, но по возможности вежливым голосом заговорил Лешка. – Если Митя… еще… не уплатил вам за ковер, то потому, что… уезжал. Он уплатит. А этот – мой товарищ, и он совсем ни при чем. Верните брюки.

И тогда Фелиция Францевна взвилась и закуковала… Хо, ковер! Нет, дело уже не в нем; ковер она, слава деве Марии, заштопала и продала, хотя, видит пан Иезус, потрудиться ей пришлось больше чем на тысячу рублей, которые ей выбросил по почте пан Вершинин, потому что нынешняя тысяча – это блеф, а хуже всего то, что пан Вершинин выехал, не расторгнув договор на съем квартиры, и не заходит, и она поэтому не может пустить новых квартирантов, и уже прозевала двух очень выгодных жильцов, которые дали бы ей доход не менее трех с половиной тысяч в год, и эту сумму, по всей справедливости, ей сейчас пан Вершинин обязан компенсировать или хотя бы явиться для переговоров, а костюм его брата, который она сразу узнала по бархатному «камзелю», пусть у нее пока останется как бы в залог…

Мальчики отупело стояли перед ней. Вода с трусов капала на утоптанную дорожку, образовав порядочную лужицу. К ней зачем-то подбирались воробьи. Михась первым стряхнул с себя оцепенение, навеянное гулким кукованием, и сказал нехорошим голосом:

– Я в последний раз говорю: отдай, тетка, штаны!

При этом он лягнул босой ногой воробья, отчего взлетел небольшой каскадик грязных брызг, и воробей шмыгнул в сторону, а брызги попали на шикарный сарафан Фефе.

«Будет скандал», – подумал Лешка и запоздало вспомнил строжайший Митин наказ утром: не влазить ни в какие истории.

Он не ошибся насчет скандала… Пани Фелиция с визгом взметнулась со скамеечки и вцепилась Михасю в волосы. Совершенно нелогично она при этом завопила:

– Лю-ю-ди! Гвалту-ют!

Конечно, Лешка кинулся другу на помощь. Но… не бить же взрослую тетку кулаками. Женщины для кулаков– табу! А голова Михася между тем тряслась под цепкими лапами Фефе, и лицо его наливалось кровью. Дальше размышлять о гуманности приемов борьбы было некогда. Лешка схватил со скамеечки кружку и капнул ее содержимым на тощую шею Фефе.

Пани Фелиция странно зашипела. Освобожденный Михась кинулся бежать не на улицу, а в дом. Продолжая шипеть, Фефе зловеще повернулась к Лешке. Увидев ее белые от бешенства глаза, Лешка тоже побежал. За калитку. А дальше события развивались вовсе уж дико. Из дома сразу же вылетел Михась с полосатой сумкой. Он на ходу опорожнял ее. Пани Фелиция кинулась ему наперерез и вцепилась в брюки, майки, рубашки, сандалии. Михась рванул барахло к себе, она – к себе. Все-таки парнишка оказался сильнее. С растрепанным свертком в руках Михась в несколько прыжков догнал за калиткой Лешку. Налаживая резвый старт, друзья в последний раз оглянулись на скандальную домовладелицу и… Лешка замер. Фефе кричала вслед что-то неприличное и при этом размахивала красным шелковым треугольником.

– Михась, галстук!!! – отчаянно крикнул Лешка.

Михась приостановился только на мгновение и рванул Лешку за руку.

Но Лешка стоял как вкопанный.

Михась глянул ему в лицо и понял, что Лешка дальше не побежит. Наоборот, похоже, что он собирался вернуться в гости к пани Фелиции, потому что решительно поддергивал трусы.

– Вот холера белобрысая, – ругнулся Михась. – Ладно уж, я сам…

Он сунул Лешке одежду и снова ринулся во двор. Одновременно из соседнего двора через забор перескочил какой-то усатый дядька и с ходу навалился на Михася, выкручивая ему руки.