Студиты не решались промолвить ни слова. Феодор же, пригладив свою уже совершенно седую, разделённую на две волнистые части бороду, сел в кресло и сказал по-простому:

— Ну что ж, отцы-братья, спасайтесь кто как может. Время нынче лютое, вот и разбегайтесь в разные стороны от нашего рычащего Льва и его зубастых львяток. Что меня ждёт — не знаю. Вас — мученические венцы. Или проклятие Иуды. Спаси нас всех Господь!

Отцы-братья зарыдали и бросились обнимать своего настоятеля. Более часа завершалось молчаливое прощание, оглашаемое всхлипами, шелестом монашеских одеяний и стуком деревянных подошв, после чего Феодор сдался в руки императорского посольства. В ту же ночь, даже не завозя на суд к василевсу, его переправили на азиатский берег, чтобы заточить в одной из неприступных крепостей.

Остальные студиты последовали совету Феодора и стали расходиться из монастыря по двое и по трое — кто куда, но подальше от оставленного Богом Нового Рима. Епифаний вместе с Иаковом собрали полную суму самых необходимых книг, восковых табличек, чистого пергамена и пошли в ближайшую к монастырю Псамафийскую гавань, где стояли рыбацкие судёнышки, чтобы уйти на одном из них через Геллеспонтское море в Вифинию. Иакову удалось с трудом договориться об этом с Димитрием из Прусиады, хозяином и кормчим одного старого судёнышка, на котором он с рыбаками ходил за скумбрией, поставлявшейся в том числе и в Студийский монастырь. Димитрий один согласился бесплатно захватить с собой двух беглых монахов, остальные же корабельщики не только боялись брать на борт лишних людей, но даже и выходить в море в такую погоду не решались. У Димитрия же была веская причина: у него в Прусиаде умер отец, и нужно было срочно возвращаться домой, а Епифаний, как священник, мог и отпеть покойного, и молиться всю дорогу, чтобы Господь не допустил кораблекрушения.

Кораблик Димитрия, похожий на ломоть тыквы с косым латинским парусом, вмещал не более семи человек, и при необходимости всем им приходилось садиться на вёсла. Так и случилось на этот раз. Из гавани рыбаки вышли перед рассветом и благодаря попутному ветру успели хорошо продвинуться в сторону Астакинского залива, оказавшись через несколько часов между Принцевыми островами, от которых следовало повернуть к югу. Однако внезапно задул юго-восточный ветер, и Димитрию пришлось идти против него, лавируя то вправо, то влево, и таким образом, с трудом удерживая направление, он вёл своё судёнышко в нужную сторону, пока не разбушевался настоящий эвроклидон, с которым уже было невозможно совладать.

— Молитесь, отцы! — прокричал он студитам и вместе со своими моряками начал сворачивать парус.

Епифаний с Иаковом затянули канон апостолу Андрею Первозванному, сочинённый Иоанном Монахом, потому что только Андрею, покровителю рыбаков и моряков, готов был вверить свою судьбу Димитрий. Но эвроклидон гнал кораблик прямо на островок Плати, так что все налегли на вёсла, включая и монахов, не перестававших петь, хотя в лицо им хлестал дождь и летели едкие морские брызги. Лишь с помощью гребли удалось вырулить между опасными островами, но — в обратную сторону. Дальше бороться со стихией не было никакого смысла, и судно уносило назад к Босфору.

— Ничего, скоро стихнет этот проклятый эвроклидон, — бормотал Димитрий. — С нами же святые люди: они вымолят у апостола Андрея попутный ветер… Ещё ни разу не было случая, когда бы святой Андрей не помог мне в трудную минуту.

И действительно, только на горизонте показались башни Константинополя, как юго-восточный ветер перестал дуть, и моряки, решившие, что теперь уже всё в порядке, вновь подняли парус. К вечеру рыбацкое судёнышко, благополучно миновав Принцевы острова, приблизилось к Астакинскому полуострову, который предстояло обогнуть с запада. Но тут внезапно разыгралась новая буря, причём настолько быстро, что моряки не успели опустить парус, и его порвало в клочья, а ветры, казалось, дули со всех сторон, поскольку кораблик кидало то туда, то сюда: сначала его чуть не выбросило на юг, к берегу, затем отнесло на восток, к Никомидии, но снова взъярился эвроклидон, ещё более страшный, чем днём, — и несчастных прусиадских рыбаков со студитами на борту понесло опять на Принцевы острова, точнее, никто уже не разбирался, куда их несёт, ибо звёзды были затянуты чёрными тучами и сверкали молнии. Пару раз кораблик заваливался на левый бок и сильно хлебнул воды, которую пришлось спешно вычерпывать, иначе он бы скоро пошёл ко дну, и только к рассвету следующего дня, когда все уже выбились из сил, Димитрий увидел огни Фароса — того маяка, что пирамидой вздымался над стенами константинопольского дворца Вуколеонт.

— Проклятье! — завопил кормчий. — Мы снова у Города… Быть того не может. Сдаётся мне, наши студийские святоши чем-то разгневали апостола Андрея, да? — И он схватил за горло Епифания, которому нечего было ответить на гнев Димитрия.

— Мы грешные монахи, — сказал Епифаний, откашливаясь, когда Димитрий выпустил его из рук. — Чем наши молитвы лучше ваших?

И вдруг Иаков бухнулся в ноги своему наставнику и заголосил:

— Помилуй меня, отче! Согрешил я перед тобой и перед апостолом Андреем! Пусть все знают, что это я виноват в наших морских бедствиях!

— Что случилось, брат мой Иаков? — спросил его Епифаний.

— Я втайне от тебя вынес из Патриаршей библиотеки свиток «Деяний Андрея», тот самый, который мы так и не вернули Фоме. Я подумал: зачем он иконоборцам? А нам пригодится ещё, ведь ты, отче, пишешь историю жизни апостола. Вот и теперь с нами эта книга. Лежит она в нашей суме, вместе с чистым пергаменом и твоими записками.

Епифаний обрадовался, что «Деяния» в его руках, но не подал виду и начал строго отчитывать Иакова:

— Да как ты мог совершить сие преступление! Знаешь ли ты, как оно называется? Ничем иным, как святотатством, не могу назвать я твой прескверный поступок!

Рыбаки в ужасе смотрели на происходящее, а Димитрий схватился за свой кривой нож и был готов кинуться на Иакова, чтобы перерезать ему горло. Но Епифаний утешил всех:

— Теперь же Господь смилуется над нами и простит нас святой апостол Андрей, ибо нет ничего действеннее, чем чистое и слезоточивое покаяние, угодное Богу и святым Его более, нежели праведная жизнь, не знающая ни единого согрешения.

— А не повредит ли нам опять этот украденный свиток? — недоверчиво спросил Димитрий. — Может, выбросим его в море?

— Ни за что! — воскликнул Епифаний. — Теперь, когда монах Иаков исповедал свой грех, тот свиток будет нам не в осуждение, а только в помощь.

Димитрий выпучил глаза и робко сказал:

— Если это такая святыня… если это такая чудесная книга… то дай нам, отче, приложиться к ней!

Не смутившись ни на мгновенье, Епифаний кивнул Иакову, и тот достал из сумы свиток в кожаном чехле. Тут же все рыбаки упали на колени и, приблизившись к Иакову ползком, облобызали, как им казалось, великую святыню, после чего Димитрий достал запасной парус, все его помощники радостно установили его на мачту — и попутный ветер понёс кораблик к месту назначения.

Пока кормчий вёл своё судно в сторону Прусиады, Епифания одолел глубокий сон, и снился ему на корме вместо Димитрия миловидный мальчик с сияющим лицом, который лишь указывал распростёртой рукой на восток — и корабль сам нёсся туда, бесшумно и плавно. А рядом с мальчиком сидел как будто бы молодой ещё мужчина, но весь седой — с белой лохматой бородой, белыми кустистыми бровями и совершенно белыми взъерошенными волосами на голове.

— Не верь им, — говорил мальчик седому спутнику, — что являюсь Я то в виде старца, то в виде юноши, то в виде мальчика. Вот и теперь возлюбленному Нашему Епифанию предстаю Я в одном из этих образов. Наш Епифаний тоже введён в заблуждение лживой книгой. Но книга эта лжива не во всём: достаточно прочитать её от конца к началу, как всё сразу встанет на свои места.

— От конца к началу?.. — переспросил Его седовласый спутник, но не успел услышать ответа, ибо Епифаний вдруг закричал и обратился к нему: