Однако даже не эти пустяковые попытки «преобразований» занимали основное внимание угасающего Андропова, а все та же бюрократическая рутина, практическая действенность которой была ничтожна. 9 декабря, о чем сообщалось в нашей печати, в Москву приехали на совещание секретари по международным и идеологическим вопросам от Центральных комитетов компартий Болгарии, Венгрии, Вьетнама, ГДР, Кубы, Лаоса, Польши и Чехословакии. В итоге долгих словопрений секретарям «рекомендовалось» неустанно бороться с «американскими провокационными действиями», а для этого использовать следующие международные мероприятия: Чрезвычайную сессию Всемирного Совета Мира в январе 1984 года, Международную конференцию за безъядерную Европу, Встречу европейской общественности «За безопасность и сотрудничество» в апреле 1984 года в Брюсселе, XIV конгресс Международного союза студентов в том же апреле, IV Международный конгресс движения «Врачи мира за предотвращение ядерной войны» в июне того же года в Хельсинки и другие подобные форумы.
Ничтожные и уже в значительной мере бессмысленные действия, всему миру поднадоевшие. И опять ничего, ничего нового…
На заседании Политбюро 22 декабря, за полтора месяца до смерти Генерального секретаря, был одобрен текст выступления его же на предстоящем пленуме ЦК партии. Выступление было направлено членам ЦК. В начале речи говорилось:
«Дорогие товарищи!
К большому сожалению, в силу временных причин мне не удается присутствовать на заседании пленума… Я много думал над нашими планами, готовился выступать…» В речи Генсека утверждается, что «начали осуществляться некоторые меры по совершенствованию нашего хозяйствования, по укреплению государственной, трудовой и плановой дисциплины… Это только начало, и нельзя потерять набранный темп, общий положительный настрой на дела».
В тексте речи много старых «программных» мотивов со ссылками на Ленина о «соревновании и самодеятельности масс», руководстве «ленинскими принципами в работе», необходимости «повышения производительности труда» и других подобных словес. Составители речей Генсека не могли вырваться за рамки традиционных заклинаний. Эта не произнесенная «автором» речь, пожалуй, наиболее ортодоксальная за время пребывания Андропова на высших в партии и государстве должностях.
Через три дня «соратники» Генсека соглашаются с его предложениями по повышению партийного статуса Воротникова, Соломенцева, которых переведут на очередном пленуме из кандидатов в члены Политбюро, введут в его состав председателя КГБ Чебрикова в качестве кандидата в члены, в сан секретаря ЦК возведут Лигачева. Как видно, не слишком выдающихся деятелей выдвигал умирающий Генсек.
Уже говорилось, но это надо подчеркнуть, что Андропов был совершенно равнодушен ко всякого рода материальным благам и тем паче – к плотским удовольствиям. Это бесспорно, ибо после двадцати лет, минувших со дня его кончины, когда все же приоткрылись архивы, в том числе и потаенные, и высказалось множество самых разных свидетелей, ничего уличающего его в обратном не обнаружилось.
То же, что немаловажно, следует сказать и о его семье (для точности уж – второй семье, с которой он и прожил все годы нахождения своего у власти). Дочь Ирина работала скромным редактором в серии «Жизнь замечательных людей», где заведующим был автор этой книги. Была она очень приятной молодой женщиной и вела себя исключительно скромно, со вкусом, но неброско одевалась. Иногда, правда, ее подвозили, при опозданиях на службу, на черной «Волге», но и тут она выходила из машины за квартал до подъезда. От отца никакого «наследства» она не получила – ни в прямом, ни в «переносном» смысле. Вскоре после кончины отца она тяжело заболела и материально даже бедствовала (ее письмо о том А. Коржакову мы поместим в приложениях).
Столь же скромен был и сын, о котором тоже говорилось. Назначение послом в Грецию он получил уже после смерти отца. Там у него начались нелады с супругой, они разошлись, имея двоих детей. Игорь Юрьевич вернулся в Москву, вступил в брак с известной киноактрисой Людмилой Чурсиной. В минувшем году в газете «Совершенно секретно» она поместила краткие, но примечательные воспоминания о том периоде своей жизни.
«– Да, было и такое в моей жизни. Мы с ним познакомились у наших общих друзей – у Ольги и Владимира Ломейко. Мы оба были свободны от брака. Что же касается отца моего мужа, то я с ним вообще знакома не была. Мы с Игорем Юрьевичем встретились через несколько лет после смерти его отца. Да и когда мы с ним познакомились, я понятия не имела, какую этот молодой мужчина носит фамилию. Произойди наша встреча несколькими годами раньше и я узнала бы, чей он сын, то избежала бы этого знакомства.
Знаете, есть такая замечательная фраза: минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь! Что же до самого Юрия Владимировича, то я узнала о нем тогда много незабываемого. И прежде всего то, что он был настоящим патриотом и меньше всего думал о себе. После смерти Татьяны Филипповны, матери мужа, надо было освободить квартиру Андроповых на Кутузовском проспекте. И оказалось, что они эту правительственную квартиру даже не приватизировали, хотя в то время практически весь дом уже был приватизирован. А им стыдно было. Да и в самой квартире ничего ценного, за исключением библиотеки, не было. Стояла самая обычная советская мебель. И никаких вам «мерседесов»… В этой семье меньше всего думали о себе».
Свидетельство это, безусловно, точное, ибо подтверждается свидетельствами иными. Кстати, этот брак Игоря Юрьевича Андропова был тоже непродолжительным и несчастливым. Ныне никаких постов не занимает, общественной деятельностью тоже не занимается. В августе нынешнего года ему подойдет пенсионный возраст – шестьдесят лет. Заметим, что сынки и дочки многих «соратников» Андропова по верхним этажам Кремля отнюдь не бедствуют в годы «перестройки» и «реформ», как благоденствовали при «социализме», так благополучно процветают и при «капитализме». Скажем лишь о двоих, чьих папаш мы часто упоминали в связи с деятельностью Андропова: сыновья Щелокова и Бобкова устроены более чем небедно. Что ж, яблоко от яблони…
Так вот, после этого краткого и, признаться, невеселого отступления вернемся к заботам брежневского Политбюро в последние месяцы и дни деятельности Генсека Андропова. Их истинные заботы были сугубо материальны. Черненко получил одобрение Андропова на принятие постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О материальном обеспечении первых секретарей крайкомов, обкомов партии и председателей исполкомов краевых и областных Советов». Устанавливались очень высокие пенсии, сохранялись специальное медицинское обеспечение, автотранспорт, дачи и все такое прочее, что и до подобного повышения было немалым.
Не о стране они все заботились, а сугубо о себе и своих присных. Вряд ли умирающий Андропов этому сочувствовал, но он ничего не мог здесь возразить или поправить. И не только потому, что физически и духовно ослаб, а по отсутствию ясной и сильной стратегии. А для того, чтобы сломать сложившийся при Брежневе порок приобретательства и хапужничества, нужна была не только воля, но и ясно выраженная цель, ради которой можно было пойти на риск по крайней мере утраты власти. Имея некоторые возможности, Андропов не решился на такое.
А вскоре после его кончины герои того последнего постановления, эти самые «секретари обкомов и крайкомов», разворовали и развратили страну, а потом тихо сдали всю ее «агентам влияния». Нет никаких сомнений, что последний Генсек тоже несет за все это свою немалую долю политической ответственности.
О последних днях Андропова сохранились любопытные свидетельства генерала Д. Волкогонова, тогда заместителя начальника Главного политуправления Советской армии, строгого ревнителя марксистско-ленинской чистоты, но вскоре одного из самых крутых «антикоммунистов». От такого резкого изменения состояний он вскоре скончался, но человек был разносторонний и многое знал и видел. Он писал в своей последней работе об Андропове: «Даже лежа в Кунцеве, генеральный секретарь требовал, чтобы ему докладывали самые важные текущие документы, на которых он делал пометы, писал резолюции, ставил задачи аппарату. Например, находясь в отпуске по болезни в феврале 1983 года, Андропов одобрил проект постановления, принятый затем на Политбюро, «О сооружении на Поклонной горе памятника Победы в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 годов». Затем несколько раз интересовался: когда проведут конкурс на лучший монумент перед зданием музея на Поклонной горе? Сам знаю, был членом жюри, сколько проводилось этих конкурсов! Но мысль большинства авторов памятника не шла дальше солдата или женщины с мечом… Мне думалось и раньше, и теперь считаю, что ничего нельзя было придумать лучше светлого храма как символа великой веры людей России в свою свободу, независимость и процветание Родины.
