— А Лев Николаевич всегда вместе с женщинами моется, удивительно, что вы этого не знаете…

— Почему же не знаю, — обиделась толстовка. — Я об этом, конечно, читала, но ведь не вдвоем же, а так вообще…

— Ну и мы с вами не так, а вообще…

— Ну, хорошо, я разденусь, только помните, вы обещали на меня не смотреть…

— Обещал, — подтвердил я и, сняв пиджак, лег на один из диванов. — Я буду лежать к вам спиной. Вас это устроит?

Как раздевалась девушка, я не слышал, хотя она находилась всего в двух шагах от меня. Только когда скрипнула дверь в моечное отделение, я сориентировался, что она справилась со непривычной мужской одеждой и начала принимать «водные процедуры». Лежать на боку лицом к спинке дивана было неудобно и я перевернулся на спину. В моечном отделении было тихо, я закрыл глаза и начал даже задремывать, когда передо мной возникла одетая в серую, длинную посконную рубаху Татьяна Кирилловна.

— Василий Тимофеевич, я не знаю, как напустить воду, — огорченно сказала она.

Я встал и, как и обещал, не глядя на нее, отправился в моечную. Девушка пошла следом за мной. Я показал ей, как открывать простейшие краны, как смешивать горячую и холодную воду, и вернулся в предбанник на свой диван. Минут через пять опять скрипнула дверь, и в нее выглянуло облепленное мокрыми волосами раскрасневшееся личико.

— Василий Тимофеевич, извините меня, ради Бога, но я не знаю, как выключить воду. Вы мне не покажете? Только вы обещали на меня не смотреть!

Меня удивила такая вопиющая беспомощность, однако я ничего по этому поводу не сказал и опять отправился в моечное отделение. В этот раз ничего не увидеть было просто невозможно, потому что все было в полном, обнаженном естестве. Правда, Татьяна Кирилловна норовила стоять ко мне спиной или боком. В мужском платье она казалась более хрупкой, а так, в естестве, было видно, что херсонская маменька явно не держала девочку в черном теле, и все, что надо, у ней было соблазнительно округло.

Я сумел взять себя в руки и, отгоняя грешные мысли и «соблазнительные образы», показал, как закрывается кран, после чего, ни слова не говоря, вышел.

Новое явление нимфы не заставило себя ждать: девица Раскина принесла развесить на теплой печке постиранное белье.

Теперь она вела себя более непосредственно и прятала от меня не свои женские прелести, а глаза. Меня все это начало забавлять, и только ирония помогла справиться с нахлынувшими эмоциями, тем более, что девочка оказалась очень даже миленькая…

— Теперь идите мыться вы, — сказала Татьяна Кирилловна, очаровательно улыбаясь, когда в очередной раз явилась в предбанник. — Не бойтесь, я не буду подглядывать.

Этого, как ни странно, я почему-то боялся меньше всего. Голенькая Татьяна Кирилловна, между тем, села на соседний диван, скромно поджав ножки, и отвернулась. Ей предстояло ждать, пока высохнет стиранное исподнее белье. Я быстро разделся и, по-прежнему молча, отправился мыться. В моечном отделении было влажно и душно. Я скоренько ополоснулся и отправился в парную. Одному париться оказалось скучно, я немного погрелся и плюхнулся в мини-бассейн с холодной водой. Сидящая в соседнем помещении Татьяна Кирилловна занимала меня куда больше, чем банные удовольствия. Однако холодная вода остудила начинающий подниматься пыл и позволила справиться с грешными мыслями. Замерзнув, я сел на мраморный полок. В этот момент дверь парной рывком распахнулась, и в нее влетела моя обнаженная нимфа.

— Там этот идет! — нечленораздельно выкрикнула она. — Тот, который сюда!

Я вышел в предбанник. В дверях стоял давешний истопник с глупым лицом.

— Тебе чего? — грубо спросил я.

— Велели узнать, может чего надобно, — равнодушно ответил он, потом, будто вспомнив что-то важное, значительным голосом добавил:

— Господа чистое исподнее прислали.

— Положи и иди отсюда, — сказал я, указав пальцем, куда положить сверток с бельем. — И больше нас не беспокой.

— Как прикажете, — ответил он и удалился.

Я вернулся в моечную. Татьяны Кирилловны там не было.

— Выходите, он ушел, — сказал я, заглядывая в парную.

— Идите сюда, — попросила она, — можно, я с вами останусь? А то мне одной страшно… вдруг кто-нибудь войдет.

Я начал подниматься к ней наверх.

Девушка сидела на полке, слегка разведя бедра. Видеть такое снизу было выше человеческих, во всяком случае, мужских сил.

— А я думала, что совсем вам не нравлюсь, — сказала она, сверху вниз разглядывая меня.

Я поднялся к ней наверх, взял ее горячее потное тело на руки, снес вниз и вместе с ней опустился в холодную воду. Разгоряченное тело сладко обожгла прохлада. Девушка обхватила мою шею руками, и мы поцеловались.

Бассейн был совсем мелкий, чуть глубже полуметра, со скользким дном. Я помог Татьяне Кирилловне выбраться из него, попутно гладя у нее все, что подворачивалось под руки. Что обычно в таких случаях «подворачивается» под мужские руки, думаю, нет смысла объяснять. Девушку это ничуть не смутило. Она только вздрагивала непонятно от чего, холодной воды или горячих прикосновений.

— Вы думаете, что я развратная? — спросила Татьяна Кирилловна, прижимаясь ко мне своей юной грудью и близко заглядывая в глаза.

Определенно в этой девчонке что-то было, какая-то изюминка. Она менялась очень быстро, так что я не всегда мог предугадать ее следующий поступок.

— А я вам, правда, нравлюсь? Настолько нравлюсь? — опять спросила она, притрагиваясь к моему уже «бесконтрольно одубевшему естеству». — Почему вы ничего не говорите?

Увы, говорить я не мог по вполне объяснимой причине, мои губы, язык и даже зубы были заняты.

— Еще, сильнее, сильнее, — пришептывала девушка, подставляя моему жадному рту вторую, еще не обласканную грудь. — Как сладко, как сладко!

— Пойдем в предбанник, там диван, — позвал я, сумев взять себя в руки, чтобы ни изнасиловать доверчивую толстовку прямо на мокрой и скользкой моечной скамье.

Мы, тесно прижимаясь друг к другу, вернулись в прохладную комнату с широкими диванами…

Страсти, как известно, правят людьми, а бывает, и миром. Недавно еще неприятная мне, сумасбродная и странная девица стала близкой и желанной женщиной. Наша первая близость, как это в основном и случается, получилась слишком торопливой, в большей степени по моей вине.

Опасность, увиденная смерть по каким-то неведомым мне психологическим причинам обостряют жажду жизни и стремление к ее воспроизводству. Всяких сильных впечатлений за последнее время было в моей жизни предостаточно, так что бедная, почти невинная Татьяна Кирилловна смогла вполне насладиться грубым «мужским началом». Я с такой необузданностью набросился на нее, что весь ее предыдущий скромный сексуальный опыт с каким-нибудь соседским мальчиком-гимназистом показался ей мелким романтическим приключением. Я понимал, что перегибаю палку что юному существу с неразвитой чувственностью такие африканские страсти попросту не нужны, могут испугать, но ничего не мог с собой поделать.

— Василий Тимофеевич, — обратилась ко мне истерзанная девушка, когда я, наконец, оставил ее в покое, и, усталые до изнеможения, мы вытянулись рядом на широком кожаном диване, — а это всегда! когда с мужчинами… так бывает?

— Нет, к счастью или сожалению, довольно редко, только тогда когда девушка очень нравится.

— Жаль. Значит, я вам так нравлюсь? Почему же вы раньше не обращали на меня внимания?

«Лучше час потерпеть, чем всю ночь уговаривать» — хотел процитировать я старый анекдот, но сдержался и компенсировал понесенный ею физический урон комплиментом:

— Я боялся оскорбить тебя своим восхищением. И знаешь что, лучше называй меня, когда мы вдвоем, Алексеем. Василий Тимофеевич — это моя партийная кличка.

— Так вы тоже человек идеи? — обрадовалась она даже больше, чем моим объятиям. — Я сразу поняла что вы необыкновенный человек! Вы, если это не секрет, кто?

— Как это, кто? В каком смысле? — не понял я возгласа.

— Вы, наверное, настоящий революционный герой? — уточнила она.