А затем судьба подкинула новую путеводную речушку,[88] не широкую, но и не ручей, способный потеряться в болоте. Хотя, надо признать, что данный подарок оказался на любителя. Нетронутая природа радовала шикарной рыбалкой, спокойным отдыхом, даже ночевкой у теплого костра. Вот только жалкие пятнадцать километров я продирался, другое слово не найти, аж двое суток! Основная причина задержек — скалы и каменные сыпухи, через которые приходилось искать проходы или устраивать настоящие альпинистские восхождения, причем обычно к ним прилагались опасные, зажатые в теснине пороги, не дающие и малейшего шанса пройти по реке вброд или вплавь. Хотя, однажды, видимо для разнообразия, в единственном проходе попался ельник, да такой густой, что я не смог протиснуться между ветвей, и дорогу пришлось буквально прорубать.

На утро третьего дня я не выдержал. Забрался на скалу повыше, прилег в ложбинку на вершине, что покрыта лишь серо-зеленым узором чахлого карельского мха, да прикинул дорогу напрямую туда, где буквально в нескольких километрах западнее маячили набившие оскомину озера. Хорошо хоть относительно небольшие и без явных признаков жилья по берегам.

Обольщаться последним, к счастью, не стал. На проверку местность вокруг очередного скопления озер[89] оказалась плотно изрезана многочисленными просеками, нахоженными тропинками, дорогами, вдобавок попалось рукотворное чудо: первая за все время линия телеграфных столбов. Темп пришлось снизить, осторожность удвоить, а чуть позже утроить. Не напрасно — на берегу, неожиданно открывшимся за очередным поворотом тропы, комфортно разместились трое бойцов, с увлечением давно не кормленых котов наблюдавших за полудюжиной мужиков, тягающих сети в озере. Едва ли они были в состоянии заметить меня, даже выскочи я на них бегом, но будь при них песик… Не хочется на своей шкуре выяснять качество обоняния и слуха немецкой овчарки.

Кроме следов, которые я при первой же возможности топил в попадавшихся на пути речушках, особую опасность представляли собой лысые верхушки холмов и скал. В отсутствии леса силуэт каждого, кто оказывался на гребне, становился четко виден на фоне неба чуть более чем со всей округи. Уверен, чекисты и красноармейцы, на следы которых я начал постоянно наталкиваться, прекрасно изучили эту особенность рельефа и пользовались ею для ловли бегунков. Поэтому постоянно приходилось искать проходы, кусты или переползать опасные места, укрывшись травой и ветвями.

Однако новые опасности не смущали, наоборот, они привели меня в восторг! Еще бы, без малого месяц скитаний по лесам in the middle of nowhere, выдерживая направление на два лаптя правее солнца, подсчитывая пройденное расстояние с точностью плюс-минус сотня километров… А тут надежнейшее свидетельство о приближении к советской, самой охраняемой в мире границе.

Радость не смогла омрачить ни вынужденная дневка в ожидании ухода патруля на практически голом скальнике, под толстым одеялом маскировочного мха и лишайника, ни большой, осложненный переправой обход оборудованной заставы, крайне неудачно втиснутой промеж двух крупных озер. Не смутил меня и голод — рыбачить и жечь костер в насыщенной патрулями местности мог лишь безумец, так что запасенная рыба и корневища камыша кончились через два дня. А еще через день в ход пошла последняя плитка пеммикана.

Следовать вдоль русла[90] реки, кстати сказать, очень удобной, я не решился, опасался засады. Поэтому пер напрямик, без троп, по компасу, но все равно хоть раз, но умудрился подставиться под патруль.

Солнце клонится к закату, пронизывая игрой отдельных лучиков гущу высокого леса, до которого осталось пройти совсем чуть-чуть через широкую и длинную, малость заболоченную долину. Капюшон вырван с мясом неудачно подвернувшимся сучком, накомарник проще связать новый, чем починить. Так что проклятые насекомые роем вьются около опухшего от укусов лица, заглушая звуки как огромная подушка. Купленные в интернет-магазине ботинки пару часов назад утоплены в болоте, они до последнего спасали мои ноги от увечий, но даже у капроновых ниток и синтетических клеев есть предел. Ноги, обутые в уродские трофейные сапоги, тяжело переступают в густой траве, мокрые штаны, когда-то водонепроницаемые и удобные, а сейчас протертые на камнях, изодранные ветками и прожженые искрами от костра, неприятно сковывают ноги.

И вдруг сзади мальчишеский крик:

— Эй, ты, стой! Стрелять буду!

Уж не знаю, на какую реакцию рассчитывал юный боец, но я, как подстегнутый мощным электрическим разрядом, длинным косым прыжком рванул вперед.

— А ну, стоять! — вторил парню кто-то взрослый.

Томительные мгновения, и вот первый выстрел прорезал тишину. Гул еще катился по долине, когда я нырнул в сумрак тайги. Следом прозвучал целый залп, не иначе стволов из пяти, совсем рядом щелкнул по сосне горячий свинец. Понимая, что винтовка пробивает любое дерево навылет, а шальная пуля ничуть не полезнее обычной для здоровья, я, не сбавляя скорости, рухнул на четвереньки, пытаясь по-мартышечьи уйти из-под бешеного, но уже не прицельного обстрела.

Бегом, на одном дыхании одолел полкилометра, перебрался через противную порожистую речку, чуть отдышался и опять волчьим скоком вперед, на запад. В крови адреналин и азарт, ведь мне опять повезло! Попадись на таком смешном расстоянии вместо красноармейцев настоящие пограничники с собакой — не уйти. Теперь же попробуйте для начала догнать!

Часа через три, со всей осторожностью пересекая очередную просеку, я заметил в траве кусок рыжей бумаги. Поднял… кулек! Двойной кулек из крепкой проклеенной бумаги. А внутри крошки настоящего белого хлеба, какого я не видел со времен 21-го века! Мог ли советский пограничник затрофеить буржуйский товар? Безусловно, но… я стал внимательнее приглядываться к деталям ландшафта.

Вот через болотце прокопаны осушительные канавки. Раньше подобная агротехника на глаза мне не попадались, но, кто знает, может быть, именно тут разместился образцовый совхоз ГПУ? На тропинке отрывок газеты, язык похож на финский, на котором я не понимаю ни слова. Однако с равным успехом подобную газету могли издать в Петрозаводске для местных карел. Чуть подальше коробка от чего-то табачного с финской маркой… В которой осталась нетронутой лопнувшая папироса. Последнее показалось мне убойным аргументом — я перешел на обычный походный шаг, а чуть позже, наткнувшись на очередную торную дорогу, не стал пересекать ее со всей осторожностью и скоростью, а расположился на отдых неподалеку, впрочем, с западной стороны и в удобном для дальнейшего бегства месте.

Ждать пришлось долго. Раздеваться для просушки одежды и заворачиваться в одеяло и брезент от комаров, как обычно на привалах, я опасался. Спать тем более. Разве что сменить портянки, подремать, да попробовать пришить, наконец, капюшон, не забывая отмахиваться от полчищ озверевших летающих крокодилов. Наконец, часа через три, когда я уже совсем, было, собрался продолжить поход, на дороге показалась пара пешеходов с винтовками за спиной. Я лихорадочно схватился за бинокль и с трудом сдержал вопль радости: дошел! На солдатах красовались кепи, причем прямо над козырьком блестели одна над другой пара пуговиц, а еще выше — эмблема в виде двойного белого круга.

Остатки здравого смысла подсказали, что долговязый, грязный и оборванный, да еще заросший месячной бородой детина мало похож на розовощекую девочку в белом передничке и красной шапочке. То есть доверия своим видом не вызывает. Да и про финнов в СССР поговаривали всякое — и что пять тысяч русских расстреляли в Выборге в 18-ом,[91] и что в 21-ом проклятые шюцкоровцы[92] как раз в этих краях войной пошли против «молодой советской республики»,[93] а успокоились только вдосталь умывшись кровью. Поэтому вылезал я из леса, не торопясь, избегая делать резкие движения, и, как часто показывали в американских боевиках, с широкой улыбкой и заранее поднятыми руками.