— Да…

— Ошибаешься! За тебя говорит эгоистичность — ты хочешь меня удержать, но, понимая о невозможности, пытаешься, в первую очередь, уговорить себя, что не всё ещё потеряно и всё можно как-то исправить. Это не так. Быть тем, кем я сейчас являюсь — не то, к чему стоит тебе стремиться.

— Пускай так, мне действительно не хочется прощаться. Но и ты постарайся понять, почему мне смерть привлекательнее, чем её противоположность. В моём мире нет ничего, чтобы удерживало меня. Родители? Работа? Друзья? Всё это меркнет по сравнению с тобой.

Вот насколько высоко тебя, Лана, он возносит, обрывая оставшиеся связи.

Это дело привычки?

Или зависимости?

Но чём бы сейчас не была выражена любовь — он явственно убеждён: жизнь без тебя невозможна.

— Наверное, я давно бы принял это решение, но не хватало решимости наложить на себя руки. Не было полной уверенности, что в другом мире я встречу тебя. Одно дело — когда тем самым убегаешь от трудностей, но совсем другое, когда ты готов проблему решить, пускай даже таким путём, что выбрал я, — с жаром преподносишь ты свою мысль, в надежде, что она поймёт и сможет поддержать тебя в этом. — Потому что больше всего на свете я хочу быть рядом с Ланой. Пускай такова будет жертва, но я буду с тобой. Даже если ты этого не хочешь. Неважно! Просто… я надеюсь, когда-нибудь ты это поймёшь, — озвучив на одном дыхании, ты замолкаешь, взглядом задевая лежащего мертвеца — его глаза открыты, он давно пришёл в себя, но из уважения не мешает вашему диалогу, а послушно ждёт.

— Скажи мне, — начинает Лана, прекращая смотреть на небо, — только честно. Там действительно не осталось больше никого?

— Никого.

— А как же, — невдалеке громко раздаются в одном ритме шаги, переплетаясь в неразборчивый, но пылкий призывной вой десятков мертвецов; они близко и готовы на решительные действия, — наш ребёнок?

— Наш кто…? — Лицо вытянулось от удивления. Что она только что сказала?

— А, ты ведь не знаешь…

Сглотнув, смотришь пустым взглядом на неё, решительную и серьёзную. Принять подобное… нелегко. Ты начал теряться в реакциях — радоваться или ужасаться?

— Точнее, никто тебе не сказал об этом: я запретила. Ах, — сомкнув руки на груди, она не спеша садится на колени, — я думала, что смогу справиться со всем. Надеялась к твоему приезду решить возникшие проблемы. Я не желала впутывать тебя, наших родственников — никого. Была слишком самонадеянной и не хотела, чтобы ты узнал раньше времени о нашей… дочери, — немыслимое явление — её слёзы, скатываясь непрямыми дорожками вниз, капали на руки, на ноги, на землю. Внутренне она по-прежнему не могла чувствовать досаду, но всё же присущая только человеку психофизиологическая реакция не была утеряна. — Ты можешь меня ненавидеть. Презирать! Но я хотела тогда защитить не только тебя, но и её, — голос женщины, что странно для твоих ушей, был ровен, не охрипший, будто бы и не было вовсе слёз.

— Лана… — произносишь ты, замолкая, не зная, что в ответ сказать. Обескураженность говорит за себя. Но именно поменявшее многое заявление холодным полотенцем бьёт по лицу, и смерть не кажется безоговорочно правильным решением. Приходит смятение.

Резко прерывается разговор из-за столпившихся, но нашедших вас мертвецов, в руках которых были разных видов предметы — от палок до ножей и даже некоторые виднелись с вилами, лопатами…

— Вот он! — скрипя, как несмазанные дверные петли, проголосил один из них, выставляя вперёд своё оружие — скалку.

— Мы нашли его!

— Это было слишком легко!

— Ура!

Началось выкрикивание победных слов — неживые радовались, они успели отыскать забредшего человека. Всё шло по их плану.

Видя всю эту собравшуюся толпу, женщина и рядом лежащий покойник встали. Переглянулись друг с другом, приходя к определённому решению. Схватив тебя за руку, Лана, не требуя возражений, потянула, уводя за собой; покойник же ринулся на толпу, удерживая её.

— Что ты делаешь?

— Спасаю тебя. Ты должен уходить!

— Разве это возможно? Их там десятки! А то и больше…

— Неважно! Выберешься! Ты должен это сделать ради нашей дочери.

Такое странное слово — ребёнок. Жизнь течёт по одним струнам, всё привычно и кажется, порой нечему более удивляться, как задевается новая, и вот ты не знаешь, что делать, как поступать? Это, действительно, радостное событие? Не ноша ли?

— Не знаю, смогу ли я ей стать… отцом. Нужно ли ей вообще моё внимание… — оказавшись в небольшом заброшенному саду, неуверенно произносишь ты, когда посторонние звуки утихают и погоня, видно, приостанавливается.

— Серьёзно? — сердясь и не замечая этого, она крепче сжимает твою руку; ты морщишься, но не подаёшь вида. — Как ты можешь говорить такие вещи! Каково ребёнку жить в одиночестве? Каково видеть одного возраста с тобой человека, но не испытывать того же, что и он? Не знать родительской любви? Ни теплоты душевной? Нужности! Ничего… — Остановившись, она отпускает тебя; ты, не успевая замедлиться, падаешь животом на землю.

Обессиленно лежа, не находишь оправдательных слов. Чувствуется разбитость. К такому ты был не готов — лбом упираешься в рукав куртки.

— Не ты ли говорил о своём мире, куда нет смысла возвращаться? Где не осталось больше никого важного? — Лана ходит не спеша вокруг тебя, смотря по сторонам; вас преследовали, но смысл от этого бежать, если нет полной уверенности в противостоянии. Можно ведь сдаться.

— …

— Говори!

— Я… — с нежеланием отвечаешь.

— Но наша дочь, Лагунья, она — часть меня и тебя. Понимаешь это?

— Понимаю…

— Что ж, это к лучшему. В таком случае, пойми и это — моё возвращение невозможно. Я уже не человек. Умерла давно. Чего нельзя сказать про тебя — ты нужен ей.

Пока ты пытаешься примириться с подобным заявлением, Лана подходит к навалившемуся на дерево забору, отламывает от него прутья, считая, что они помогут вам в дальнейшем передвижении, — скорее всего, большая часть мертвецов скопилась у тех самых ворот. Ожидается битва непростая, если, конечно, кто-то придёт к исключительно правильному решению. А ей хотелось, чтобы ты выбрал борьбу.

Поднявшись и отряхиваясь от пыли, медля, смотрел на протянутый прут. Сейчас ты должен был прийти к окончательному решению — либо смерть и возможное пребывание в этом мире рядом с любимой, либо возвращение к дочери. В итоге, чуть колеблясь, беря железный прут в руки, решил-таки дать бой. Чего бы он не стоил, победа будет за тобой. В эти судьбоносные секунды, поставив для себя цель — найти путь к Лагунье, ты будешь идти до последнего.

Обступая с разных сторон, неживые (среди которых уже были знакомые лица) перекрыли ходы к отступлению. Кто бы мог подумать, но стычка с ними, проверяющая твою решимость, начнётся раньше.

— Я знал, что с тобой что-то не так, — начал Мэттью, обезумевши смотря в вашу сторону, видя, какая возможность предстала перед ним. — Теперь-то мы ворвёмся в людской мир! — Вторя его словам, три мертвеца позади него одобрительным воскликом отреагировали.

— Сложно поверить в это, но он смог обмануть нас. Как у него это получилось? — вступила в разговор другая известная фигура — Мэри, оказавшаяся с левой стороны. За ней ещё два мертвеца. Итого семь против двоих.

К слову, у тебя не было объяснений данному феномену. Скорее всего, покойники не смогли распознать в тебе человека по одной лишь причине — они не верили в приход живого, потому, всякий раз встречая тебя, они видели мертвеца с «остаточными чувствами», который не до конца осознал свою гибель и пытается вернуться к месту встречи или к дорогим, но уже в другой реальности, людям.

— Неважно как! Главное, что больше он не сможет так просто прогуливаться по улицам! Теперь он станет ключом к нашей свободе! — Закончив договаривать речь, мужчина ринулся в твою сторону, опасливо размахивая ножом для мяса в разные стороны. Не то чтобы Мэттью, не задумываясь о сохранности твоей, желал тебя убить, просто ему хотелось как можно быстрее прийти к мечтаемому результату.