– Ворона приходил, – глухо ответил Свекольный. – Гришка Ворона. Он откинулся недавно, весной или в начале лета.

– Фамилия его как? – приоткрывая дверь, чтобы было больше света, поинтересовался Купцов.

– А-а?.. Фамилии не знаю, право слово, не знаю. Зачем мне его фамилия?

– Все? – протискиваясь к выходу, бросил Саша.

– Как на духу! – перекрестился перепуганный Свекольный.

Когда нежданные посетители вышли, он обессиленно опустился на пол и, привалившись спиной к стене, устало прикрыл глаза – пронесло! Может, и вправду были милиционеры, если даже по морде не дали за шутки с паяльной лампой?..

Ближе к вечеру, когда день угасал, Иван уже многое знал о человеке, прозванном за разлапистую походочку Вороной.

«Григорий Елизарович Анашкин», – прочел он в справке и обратился к сидящему напротив Бондареву:

– Знаешь, он отбывал наказание в одном исправительно-трудовом учреждении с Виталием Манаковым.

– Думаешь, выпотрошили Виталика на нарах? А потом здесь Анашкин продал информацию более серьезным людям? Тогда я за его жизнь не дам и полушки.

– Да нет, – задумчиво протянул Иван, – продать-то он, может, и продал информацию. Но, судя по всему, сам тоже участвует в деле. Погляди.

Купцов положил рядом фоторобот одного из «драконов», приходивших к Лушиным, и фотографию Анашки-на.

– М-да, – крякнул Бондарев. – Вот и первый «дракончик». Выходит, нитка тянется из зоны?

– Выходит, – согласился Купцов. – Но кто остальные? Собирайся, Саша, надо срочно лететь к Манакову…

… Лязгнула замком дверь, пропуская Бондарева на территорию зоны. «На свободу с чистой совестью» – бросился в глаза безнадежный, но вечный призыв, старательно выписанный белым по красному местным художником.

Один из офицеров провел Сашу в заранее приготовленный кабинет, предложил располагаться за столом, подал пепельницу, предупредительно приоткрыв форточку.

– Может, сначала с нашим оперативником поговорите? – уходя, спросил офицер.

– Нет, с ним после, – отказался Бондарев и, оставшись один, поглядел за окно, забранное частой решеткой: бараки, асфальт двора, а в промежутках между строениями назойливо лезет в глаза колючка, протянутая поверх высокого, глухого забора. В коридоре послышались шаги тяжело обутых ног. «Ведут», – понял Саша.

Манакова он узнал с трудом – похудевший, осунувшийся, в черной робе, висевшей на костлявых плечах, с глубокими тенями, залегшими под глазами, Виталий выглядел много старше, чем на фотографиях, сделанных до осуждения. Пробухав по доскам чисто вымытого пола, заключенный остановился рядом с табуретом, не решаясь присесть без разрешения.

– Я пока не нужен? – спросил доставивший Манакова контролер и, козырнув, вышел.

– Присядьте, – предложил Бондарев. – Меня зовут Александр Алексеевич. Курите…

Огрубевшими пальцами с обломанными ногтями Виталий вытащил из пачки папиросу и, достав из кармана спецовки спички, прикурил. Молчал, ожидая продолжения. Судя по костюму и напечатанной на гильзе папиросы марке табачной фабрике «Ява», гражданин начальник пожаловал из столицы.

– Как тут живется-можется? О старых грехах я расспрашивать не собираюсь, – заверил Бондарев.

– О чем тогда говорить? – вскинул на него глаза Манаков.

– Валюту скупали по чьей просьбе?

– Зозули. Я на следствии и суде все честно сказал, – нервно дернул головой Виталий, – добавить нечего.

– Родственник ваш, Михаил Павлович Котенев, в валютных операциях участвовал? Или, может быть, знал о них?

– Мишка? – Манаков прищурился и криво усмехнулся. Сразу вспомнился лощеный, предельно осторожный и скрытный муж сестры, предостерегавший от связи с Зозулей и потом бросивший Виталия на произвол судьбы. Сдать его этому громадному начальнику со всеми потрохами, и дело с концом? Пусть роют под проклятого Мишку, чтобы и он наконец узнал, как сладко спать на нарах.

Но тут мелькнула другая мысль – не случилось ли чего в Москве, если оттуда притащился в этакую даль обличенный властью человек? Вдруг Котенев уже сам парится в предварилке?

– Мишка? – повторил Виталий, выгадывая время для обдумывания ответа. – Нет, он не знал и не участвовал. Не хочу напраслину на него возводить. Если на мне грех, то я за это и в ответе. Котенев сам себе ответчик. У него что, серьезные неприятности?

– Сестре писали отсюда? Честно!

– Только на общих основаниях переписки, – помолчав, ответил заключенный.

А сердце у него нехорошо сжалось, заныло в тягостном предчувствии беды. Губы у Виталия стали непослушными и холодными – еще слово, и спазмы перехватят горло. Что же произошло в Москве? Неужели что-то случилось с сестрой?

– Только на общих основаниях писали? И все? – Саша взял графин, налил воды и подал стакан Виталию. Не сумев сдержаться, тот схватил его и жадно выпил.

– С кем передавали сестре или зятю записку на волю? – поставив на место стакан, повернулся к нему Бондарев. – Или, может быть, на словах просили передать о себе?

– Что вы, гражданин начальник! – Манаков прижал руки к груди и привстал с табурета. – Я никогда режим не нарушаю.

– В чем другом, может, и не нарушаешь, – прищурился Саша, – а в этом нарушил!

Он шел практически на ощупь, вслух высказывая родившиеся у него мысли. Сейчас нужно дожать Манакова. Дать ему понять, что приезжему из столицы известно много больше, чем он говорит. Ведь знал Ворона о Котеневе, знал! Откуда? Только от заключенного Манакова, с которым отбывал наказание в одной колонии, в одном отряде и даже в одной бригаде. Раньше их жизненные пути нигде не пересекались – это установлено абсолютно точно.

– Да-да, – продолжил Саша, глядя собеседнику в глаза, пытаясь не дать тому отвести взгляд, – нарушил!

– Не пойман – не вор, – скривил губы Виталий. – Доказательств у вас нет. А слова… Они и есть слова!

– Вот ты и шепнул несколько слов уходящему за ворота, – улыбнулся Бондарев. – Так?

– Нет… – Манаков опять опустил голову и уставился в пол.

– Котенев от Лиды ушел, – выдержав паузу, негромко сообщил Саша. – Она тебе, наверное, не писала?

У Манакова снова нехорошо сжалось сердце – как же там теперь Лида? Посвятила всю жизнь этому сытому высокомерному мужику, а тот взял и… Но почему? Неужели именно Ворона послужил причиной?

– Почему ушел? – кривясь от сжимавшей его внутри боли, почти прошептал Виталий. – Почему?

– Я не должен говорить, но скажу. – Бондарев достал новую папиросу из пачки, не спеша прикурил. – Посылали вы весточку о себе с Анашкиным. Так? Пока не знаю точно, что и как получилось там у него с Котеневым, но спустя некоторое время после освобождения Анашкина на квартире вашей сестры произведен самочинный обыск, короче – разгон. А потом преступники пришли на квартиру Лушиных. Известные вам люди? Там получилось еще хуже…

– Этого не может быть! – Манаков закрыл лицо руками.

– Зачем бы мне тогда сюда приезжать из столицы? Кстати, Анашкии объявлен в розыск.

– Боже! – простонал Виталий. – Вы правду говорите?

– Правду, – вздохнул Бондарев, – и хочу того же от вас.

– Лида жива? – впился в него глазами заключенный.

– Да. Вы говорили перед освобождением с Анашкиным?

– Говорил, – глухо ответил Манаков. – Просил позвонить Михаилу Котеневу и напомнить обо мне.

– Котенев обещал вам помочь? – уточнил Бондарев.

– Он мог помочь! Но ничего не сделал.

– Что он за человек? – спросил Саша. – Что в нем главное?

– Главное? – Виталий ненадолго задумался, жадно затягиваясь папиросой. – Деньги!

– Он их так любит?

– Он их имеет, – горько улыбнулся Манаков. – Не спрашивайте, почему я это знаю, не спрашивайте, откуда у него деньги, но он их имеет. Много денег и хорошие связи. И, пожалуй, добавлю, что он способен на любую подлость.

– Ну, это, положим, в вас обида говорит.

– Обида? – вскинул подбородок Виталий. – Нет! Это прозрение! Я был бы рад увидеть его здесь, в зоне, рядом с собой, на нарах! Ему здесь самое место. Ищите, гражданин начальник, вам карты в руки. Как я понял, там, в Москве, дела завернулись круто? Ищите, но и про моего бывшего родственничка не забудьте…