И тут над сумятицей зазвенел высокий чистый голос.

— Остановитесь! Все!

Сетис отпихнул нападавшего, поднял глаза.

На краю шаткого гнезда, с трудом сохраняя равновесие, стоял Алексос. Обеими руками он держал голубое яйцо.

— Стойте, — тихо произнес он. — А то я его разобью.

Девятеро единым строем пересекли мост. Гермия обернулась к стражникам.

— Идите. Сейчас вы нужнее в Порту.

— Госпожа…

— Делайте, как я велю. Мы сами обороним Оракул.

Стражники переглянулись, прислушались к грохоту битвы, доносящемуся из Порта, потом без лишних слов бросились бежать по пустынной дороге. Гермия решительно зашагала вперед. Девятеро в молчании шли за ней, борясь со страхом. Мирани кусала пересохшие губы и отчаянно мечтала только об одном: чтобы здесь оказались Сетис и Алексос. Пусть мальчик странный, непредсказуемый, зато он — Архон, в нем поселилась божественная воля. Она скучала даже по Орфету, по его грубой, бесхитростной силе. Глядя в прямую спину Термин, она почувствовала себя никому не нужной. Среди бесчисленных заговоров, хитросплетения интриг, молчаливой борьбы за власть она была совсем бессильна. Это сложнее, чем любая битва на поле сражения. Она давно уже перестала понимать, кому можно доверять, а кому нельзя.

В Святилище царила неразбериха. Рабы возводили хилые баррикады из мебели, многие женщины просто сидели и плакали. Гермия вышла на лоджию и жестким голосом заговорила с ними.

— Нет нужды паниковать. Это Остров, и здесь вы защищены надежнее, чем в любом другом месте. Жизнь будет идти как обычно. Я не намереваюсь прерывать повседневные ритуалы — Бог не должен терпеть обид. Разберите свои жалкие укрепления и немедленно отнесите мебель по местам. Корет, — она властно обернулась к слуге, — поставь часового на крышу Храма. Я хочу получать регулярные донесения о том, что происходит в Порту.

«Неужели она действительно любит Аргелина? — подумала Мирани. — Или просто боится его?»

— Начинайте готовиться к вечерней трапезе. На закате я выступлю с речью перед Девятерыми. — Гласительница развернулась. Легкий ветерок раздувал тонкие складки ее красного платья. — А теперь я желаю поговорить с Носительницей с глазу на глаз. Принесите в мою комнату шербета и розовой воды.

С этими словами она удалилась по мраморному коридору. Ретия шепнула на ухо Мирани:

— Будь осторожнее. Она что-то замышляет.

В комнате Гласительницы было светло и прохладно, теплый ветерок трепал муслиновые занавески. Гермия сидела в позолоченном кресле, а рабыня почтительно водружала маску на подставку, расправляла перья, разглаживала цепочки из золотых дисков. Вошел Корет с инкрустированным подносом, на котором стоял графин и две красные чаши. На позолоченном блюде лежал свежий инжир. Мирани вдруг поняла, что страшно проголодалась и с удовольствием съела бы все плоды. Пожалуй, это не опасно. Вряд ли Гермия станет травить ее прямо здесь.

Гермия смотрела на нее, не шевелясь. Глаза ее потемнели, лицо было сосредоточенно, идеально уложенные локоны в дороге покрылись пылью. Она налила напитка из узкогорлого кувшина, протянула чашу Мирани.

Обе выпили. Шербет был сладким, густым, благоухал апельсинами.

Гермия поставила чашу и заглянула в нее.

— Мирани, я не понимаю, что творится вокруг.

Мирани оторопело молчала.

— Сегодня в театре я его видела. Мы все видели. Он говорил со мной лицом к лицу, я слышала его, как никогда не слышала прежде. — Гермия подняла глаза. — Меня это пугает.

Мирани никак не ожидала такого признания. Она с трудом верила своим ушам.

— Мы все… — пролепетала она.

— Ты — нет. Я наблюдала за тобой, ты удивилась, но не испугалась. Потому что ты его знаешь, Мирани, а я нет. — Гермия со стуком поставила чашу на поднос и сплела пальцы. Взгляд был прямым, холодным. — Я совершила непростительный промах. А теперь убедилась, что насчет Алексоса ты была права, а я ошибалась. Он и вправду воплощенный Бог. Сейчас главное — чтобы он остался в живых. Его путешествие к Колодцу должно окончиться успехом. У тебя есть способ связаться с ним?

У Мирани перехватило дыхание, пальцы стиснули чашку.

— Иногда. То есть… Я разговариваю с Богом. Иногда он отвечает… — Она помолчала, поеживаясь под пристальным взглядом Гермии, и в замешательстве закончила: — Я никогда не знаю, здесь он или нет, ответит или не ответит. Но я уверена — в Алексосе воплотился Бог.

— Да, отныне я тоже так считаю. — Гермия встала, выпрямилась в полный рост. — И хочу, чтобы ты предостерегла его.

У Мирани отчаянно забилось сердце.

— Предостерегла? О чем?

— Существует заговор с целью убить Архона. Аргелин не хочет, чтобы он вернулся.

Тишину нарушали только крики чаек за окном. Мирани с трудом подбирала слова. С губ сорвался лишь слабый шепот:

— Кому поручено его убить?

Эта мысль была невыносима. Не укладывалась в голове. Но в записке, которую послал Сетис, в слове «пожалуйста» сквозил страх.

— Писцу. Думаю, Аргелин взял в заложники его семью. — Гермия внимательно следила за Носительницей.

Мирани ошеломленно покачала головой.

— Даже… Он бы не…

— Пошли в ход и другие посулы. Ему была обещана должность квестора.

Мирани подняла широко распахнутые глаза. Гермия кивнула.

— Видишь, теперь и тебе стало страшно, — сказала она.

Женщина в ужасе разинула рот.

Никто не шелохнулся, исполинская птица вспорхнула на насест и принялась сердито чистить перья под громадным крылом.

Алексос медленно поднял яйцо над головой. От его тяжести у мальчика дрожали руки. Птичья царица прикусила губу.

— Мальчишка! — прошипела она. — Осторожнее!

Шакал велел:

— Отходим к двери. Давай, Алексос. Принеси его сюда!

Шаг за шагом Алексос приближался к лестнице. Птичьи воины заволновались, ужас просвечивал даже сквозь маски, но никто из них не отваживался и пальцем шевельнуть.

— Вы свободны. — Женщина раскинула руки. — Уходите! Никто вас не задержит. Только положите Нерожденного.

— Еще рано. — Голос Шакала был настойчив. — Принеси его сюда, мальчик. Не спеши.

Алексос кивнул, его лицо было сосредоточенно. Пот катился по лбу, заливал глаза, Архон вытерся рукавом.

— Друг, — простонал Орфет. — Будь осторожен.

Мальчик уже спустился наполовину. Гнездо скрипело и пошатывалось, готовое рассыпаться. Птица внимательно следила за ним с насеста. Вдруг она развернула крылья и ринулась вниз — Сетис не успел и рта раскрыть.

Алексос поднял глаза, дернулся, увернулся. Нога соскользнула; он с криком вцепился в перила.

Яйцо выпало у него из рук.

Оцепенев от ужаса, люди смотрели, как оно падает. Медленно, страшно медленно пролетело оно по широкой дуге сквозь исчерченную солнечными полосами темноту зала и ударилось об пол. Трещина расколола не только скорлупу, она пролегла по костям и черепам каждого, кто видел это. Сетис скрипнул зубами. Тишину разорвал пронзительный крик женщины и оглушительный треск. По камням рассыпались осколки толстой скорлупы.

Никто не шелохнулся. Потом Алексос испустил крик мучительной боли, пронзивший Сетиса, подобно ножу. Юноша тотчас сорвался с места, перескочил через разбитое яйцо, вскарабкался к мальчику. Алексос побелел от ужаса.

— Я его убил, — прошептал он.

Сетис подхватил его на руки.

— Не бойся. Ты не виноват.

На полу валялись обломки яичной скорлупы, острые и иззубренные. Изнутри сочилась бесцветная жижа, торчало мокрое жилистое крыло. Сетис отнес Алексоса подальше и брезгливо отвернулся. Потом его взгляд зацепился за нечто удивительное.

— Смотри!

Но Алексос громко рыдал.

Сетис так и подскочил, склонился над разбитым яйцом. Не обращая внимания на копье, нацеленное в шею, он осторожно поднял блестящий шарик, лежавший среди обломков скорлупы. В его пальцах блеснула звезда, голубая, как сапфир.