Сегодня я не хотел вбегать на третий этаж гребанного Колчака, смотреть на бело-голубую краску стен, на врачей в идеальных белых халатах, чувствовать запах лекарств. Всегда ненавидел белый цвет, он такой чистый невинный, на нем видна кровь.

Я был всегда настойчив с Аней. Делал все, чтобы заполучить ее. Добиться ее. Привыкший достигать результатов любыми методами и в максимально сжатые сроки. Мне нужен был результатом, как можно быстрее. Шел на пролом, не жалея ни себя, ни ее. Мне нужна была ее милая улыбка, та которую она мне дарила в Белесье и возможность трогать ее. Это много?

Но в ответ на мои подкуп, шантаж и физическое воздействие она все сильнее замыкалась в себе, переставала со мной разговаривать и со временем вовсе потеряла способность улыбаться, как раньше.

Стирать ее улыбку с лица я не желал.

И все мои старания привели к вот этому, что я остановился возле двадцать пятой операционной. Двери закрыты перед лицо, но там слышен шум, а возле сидят двое. Шмонт и девушка(женщина) брюнетка, кажется двоюродная сестра Ани из Арзонта.

— Как? — не знал что спросить, как подобрать слова.

Шмонт, видимо хотел что-то ответить, но женщина внезапно подскочила со стула, на котором сидела. Кулаки сжала и сквозь зажатую челюсть яростно прокричала:

— Пошел вон! Убирайся отсюда!

Не смотря на то, что в больнице должно быть тихо, ее голос раздался на весь коридор. Проходивший мимо мужчина, врач в голубом медицинском костюме, придерживал одной рукой маску, другой одернул женщину за локоть и показал пальцем возле губ, намекая на тишину.

— Соблюдайте тишину, или я попрошу вас вывести из здания! — отчитал он грозным шепотом.

А Анина сестра промолчала и послушно села, но внимательного, разъяренного взгляда не отводила. Дождавшись, когда шаги мужчины отдалятся, продолжила:

— Ты…ты… Хаски… — звенящий шепот, который разил ушные перепонки. — Это все ты… виноват… Она в слезах звонила мне опять… Ехала ко мне… — глаза женщина отняла вниз, словно я не достоин, чтобы на меня смотрели. — Ты…ты всему виной… это ты!

А я молчал, держа руки в карманах джинс, но глаза не отводил.

Сзади расслышал голос Виталика, они только подошли, ехали на том лифте:

— Обвинять, Ирина, нет смысла. Твоя сестра в операционной и вместо того, чтобы поддерживать друг друга ты рычишь, на людей кому она дорога…

Я слышал, как сквозь вату в ушах, мир стал глухой, бесцветный. Мне было плевать, что говорила эта женщина, сейчас больше пугало, что я потерял цвета и звуки в голове.

После неожиданного выпада Виталика воцарилось молчание. Я подошел сбоку от Шмонта, макушкой и спиной прислонился к ледяной стене позади себя. Санек и Виталик сели на противоположные стулья от кабинета.

Несколько минут молчания. Никто не переговаривался, только эта Ирина с кем-то разговаривала, отвечала номер операционной.

Народ появлялся не заметно в коридоре, становилось громче. И первым я рассмотрела Вильмонта старшего, который шел резво, руками бодро размахивал, рядом с ним Павел. Возле меня папа Ани резко остановился.

Я отсоединил машинально макушку от стены и встал ровно, глядел сверху вниз на мужчину. Но его прищуренные глаза доказывали обратное — это я находился внизу, и смотрел на него с самого низа.

— Ты — наследник!

Почти по-отечески внезапно положил правую руку мне на плечо Сергей. Но это видимость от его ладони я почувствовал сильное, гравитационное воздействие, которое стремилось раздавить жалкое создание. Сергей отвернул лицо от меня и говорил, смотря на коридор и изредка проходивших людей:

— Я доверил тебе здоровье своей дочери, — он отнял руку, от чего стало вдруг невероятно легко.

— Твоя вина! — как приговор прозвучало от Вильмонта, рукой с часами стукнул легонько по моему плечу. Словно признавая ничтожность такого действия, как пачкать об меня свои руки.

— Где врач? — без обиняков сразу перешел в наступление Сергей Вильмонт, обращаясь к почти пустому коридору.

— Кто-нибудь скажет, как моя дочь? — он намеренно поднял раздраженный голос на весь коридор.

— Что с ней? — его игнорировали.

— Я спрашиваю, как моя дочь? — на эту вспышку агрессии, дверь из операционной открылась и оттуда вышел врач: мужчина в годах, с легкой щетиной на лице, в стерильно-белом халате и повязкой на лице.

— Прошу не нарушать тишину. Объяснять состояние вашей дочери у меня нет времени. Еще слово и я выпровожу всех до одного, — строго оглядел каждого из нас, особенно отца Ани. — Группу крови знаете?.

— Третья отрицательная, — коротко ответил Шмонт.

— Спасибо. Сорок минут минимум… — напоследок озвучил всем ожидавшим.

Я опустил руку в джинсы, там вибрировал телефон. Посмотрел на входящий. Кто-то и до этого звонил, молча отключил вызов и вернул в карман.

Спустя минут сорок вышел тот наш знакомый врач.

— Дайте посидеть, — озвучил он громко.

Шмонт подскочил, освободив ближайшее место для врача. Тот со вздохом присел на стул и поднял, наконец, взгляд на родственников:

— Так. Теперь по порядку. Жива. Дышит. Пока без сознания. Дальше. Беременность, естественно, не удалось сохранить. Они уже были мертвы в момент ее прибытия в больницу. Дальше… — врач остановился, не получив реакции.

— Беременность? — решилась спросить Саша. — Какая?

— Когда? — это Ирина вторила. — Она мне не рассказывала…

— Кто-нибудь знал? — следующий поинтересовался Павел.

А мне показалось что страх отступал, этот страшный демон, но вот чувство удушья наоборот появилось, словно кто-то сдавливал пальцами шею до упора. И я ждал, того момента как начну хрипеть от недостатка воздуха, как буду задыхаться, пытаться отодрать невидимые руки от себя, отчаянно моля о помощи. Но это ощущение прошло и появилось новое, или скорее возникло полное отсутствие эмоций, как будто нажали на горло, найдя нужную точку, и перекрыли окончательно воздух.

Это наступило, когда Шмонт поднял руку и громко озвучил:

— Я знал!

Все мои старания — пустое место. Все силы, что я вкладывал — это пустое место, дуновение ветерка на ее коже не больше. Я ничего сильнее не жаждал в жизни, как быть рядом с ней. И не хотел ничего и никого, ни что не имело столько высокой ценности, как мой Бастард Ананина. Боль — это последнее, что я хотел ей причинить.

Я жаждал быть с ней рядом, а она не позволяла. И сейчас не позволяет.

— Понятно, — кивнул врач. — Срок около трех месяцев. Близнецы. Мальчики.

С каждым словом хотел этот тупой нож боли выдрать из сердца или распилить его по очертаниям, чтобы больше не мучил.

Эта глухая боль внутри убивала.

Грузно шлепнулся на один из свободных стульев по отдали, слушая врача дальше.

— Селезенку разорвало. В остальном множественные гематомы и более семидесяти процентов тела изрезано…

— Изрезано? — спросил Сергей Вильмонт.

— Да. Осколки проделали глубокие раны на всем теле. Сделаю полный реген кожи, но это долгая и болезненная процедура. К ней никого не пущу дней десять. Вам нет нужды смотреть на нее такую и поверьте ей этого не захочется. Когда она придет в себя, я сообщу. О результатах буду сообщать… кому сообщать?

— Мне, — коротко указал Сергей на себя пальцем.

— Хорошо, вам, не путайтесь здесь. От вашего волнения возле палаты не станет лучше. Она будет под постоянным контролем.

Когда покидал коридор, наполненный огромным количеством народа, оценил каждого: родственники из самого Герберта, отсюда из Арзонта, друзья-Бастарды.

Аню многие любят. Покидал я коридор спокойно, она в любимых руках.

Помню, когда мне пришивали руки единственным человеком, кто в первый же день появился рядом со мной, был Санек, на второй — прилетели два Виталика и мать.

Так что, у Ани достаточно людей, которые ее любят.

Оказавшись на улице тем вечером, еще раз оглядел предполагаемые окна, где она лежала. Куда идти? Зачем идти? На квартиру? Не выносимо там находиться, там ее территория, каждая вещь ассоциировалась с ней. Продать пианино к Бастардам! Больше Аня не вернется туда и мне не возможно там находиться.