— Это, наверное, был мираж, — вымолвил я наконец, не совсем веря в сказанное, и стал спускаться. Все осциллографы были соединены между собою тонким кабелем, синхронизировавшим их показания, и мы пошли вдоль белого провода, то поднимаясь на груды камней, то спускаясь с них. У каждого аппарата мы задерживались: я вынимал барабан с заснятой пленкой, а Осватич закладывал новый из запаса, который был у него в рюкзаке. Меньше чем за час мы обошли девять аппаратов. Путь к десятому вел по верху каменной возвышенности. Слева поднималась над кремнистыми шпилями вершина Белого Шара, справа склон был вдавлен, как корыто: это углубление было наполнено грудами камня и походило на заброшенную каменоломню. Я случайно взглянул туда — и остолбенел. Внизу, метрах в ста от меня, на большом камне сидел кто-то — темная, коренастая, совершенно неподвижная фигура. Осватич, шедший впереди меня, отдалился шагов на двадцать. Я окликнул его; он обернулся и тоже остановился, как бы растерявшись. Перепрыгивая через наваленные камни, не задумываясь, кинулся я вниз. На миг я потерял фигуру из виду, а когда приблизился к ней настолько, что смог разглядеть ее как следует, то убедился, что это вовсе не человек. Большая, продолговатая глыба неправильной формы упиралась в плоский валун. Свет ярко отражался от ее блестящих темных граней. Странно было, что даже издали я принял ее за человека, — только если смотреть сверху, она была немного похожа на склоненный торс.

— Это сгусток лавы! — крикнул я. Осватич, стоявший на возвышенности, смотрел в мою сторону; конечно, он меня не слышал, так как электрические помехи были очень сильны. Я махнул ему рукой, показывая, что ошибся. Он повернулся и пошел дальше. Неподалеку из-за каменной пирамидки торчала верхушка палатки над десятым осциллографом.

— Подождите! — крикнул я и побежал вверх по склону. Осватич замедлил шаг, но не остановился. Его темный силуэт выделялся на светлом фоне Белого Шара.

— Подождите! — крикнул я еще раз. Вдруг все пространство передо мною искривилось и присело, словно я увидел его отражение в неожиданно согнувшемся блестящем жестяном листе. Потом все заволновалось и вернулось в прежнее положение. Я стоял как вкопанный. Осватич исчез. Только что я видел его движущуюся спину, блеск его шлема; он ступил на большую плоскую глыбу серебристого камня, сделал шаг или два и… исчез, словно растворился в воздухе. Несколько секунд я стоял окаменев, потом пустился что было сил к этому месту.

— Осватич! — кричал я. — Осватич!

Никакого ответа…

Стараясь не терять из виду отличавшуюся по форме и цвету плиту, я полез по каменным глыбам, наваленным у гребня возвышенности, и, наконец, очутился наверху. Поверхность этой большой плиты, наклоненной в мою сторону, была покрыта как бы крупным инеем и потому так блестела. Она вся заросла мелкими хрустящими кристаллами. В одном месте я увидел на ней длинную беловатую черту. Камень был довольно мягкий, и шип башмака оцарапал его. Я подумал, не спрыгнул ли Осватич на другую сторону. Там была ниша, образованная двумя опиравшимися друг на друга скалами; она была совсем светлая и внутри усыпана мелким гравием, на котором валялось несколько крупных, совершенно черных валунов величиной с буханку хлеба.

— Осватич! — позвал я, но не очень громко.

Ведь я видел его стоящим на этой плите. Он не пошел прямо и не мог скрыться в нише: путь туда вел через одну из высоких глыб, и я непременно увидел бы, как он на нее взбирается. Я ни на миг не спускал глаз с этого места, могу поклясться в этом! И все-таки его не было. У меня опустились руки, — искать попросту было негде, но я все же бегал среди камней и звал его. В ответ был слышен только треск электрических разрядов. Я вернулся на гребень возвышенности, чтобы сигнализировать. Поднимая пистолет, я заметил, что Белого Шара тоже нет: он снова исчез, как в тот раз, когда мы с Осватичем стояли над долиной. Раньше он заслонял вид на склоны, в которых открывалось большое ущелье; теперь устье ущелья было ясно видно.

Я чувствовал себя, как боксер, поднимающийся с полу после сильного удара в челюсть. Мне хотелось бежать на помощь Осватичу, бороться с опасностями, которые ему угрожали, но не было ни Осватича, ни какой-либо явной опасности. Я выпустил красную ракету, чтобы оповестить, что произошел несчастный случай, а потом сел на край серебристой плиты и, свесив ноги, следил, как на холмах появились два черных медленно ползущих пятна: два человека в скафандрах. Они быстро поднимались, где могли, бежали, потом исчезли за кремнистыми шпилями и только через сорок минут очутились около меня. Это были Лао Цзу и Солтык. Узнав, что случилось, инженер вскочил на край плиты и закричал:

— Осватич! Ян! Ян!

— Это бесполезно, — сказал я. — Он никуда не ушел. Вот его след на камне.

Солтык наклонился, разглядывая камень. По блестящей поверхности наискось шла белая черта. И только…

— Он наступил здесь сильнее, — пояснил я, — и оцарапал камень. Иначе не могло быть.

— Но куда он девался?

Заметно было, что Солтык очень расстроен. Я пожал плечами.

Лао Цзу стоял на камне. Не отнимая бинокля от окошка шлема, он спросил:

— У кого из вас были заснятые пленки?

— У меня.

— Они у вас в рюкзаке?

— Да.

— А из десятого аппарата вынимали пленку?

— Нет. Осватич как раз шел туда, чтобы…

— Хорошо.

Физик сошел с глыбы и направился к палатке, темневшей внизу, в нескольких десятках шагов от нас. Тем временем Солтык сбежал к нише.

— Господи! Господи! — бормотал он, оборачиваясь во все стороны. — Что это может быть? Он стоял здесь? — спросил он меня снова.

— Да, здесь.

— Идемте же! — крикнул он. — Обыщем как следует это проклятое место.

Я посмотрел на него: он поднимал большие черные камни. Это было бы смешно, если бы не случившееся несчастье.

Лао Цзу окликнул меня. Я подошел и заметил, что китаец стоит как-то странно, — сильно наклонившись, словно сейчас потеряет равновесие, но не падая. Я уже хотел спросить его, что это значит, как увидел, что и сам, совершенно того не замечая, стою так же наклонно.

— Профессор, — вскричал я, — смотрите, как мы ходим!.. Что это такое?

— Сейчас не время для объяснений. — Он подал мне вынутый из аппарата барабан и закрыл крышку. — Остался еще один, за той скалой. Подержите-ка. — И протянул мне свой электрометр.

Подошел Солтык. Он остановился и с минуту смотрел на нас.

— Профессор… — заговорил он дрожащим голосом, — сейчас… Что вы делаете?! Сейчас — пленки?!.

Лао Цзу не ответил. Он, как и я, понимал, что от Солтыка сейчас нельзя ждать никакой помощи. Я не двигался с места, поглядывая то на удалявшегося профессора, то на Солтыка. Порывистый ветер трепал на инженере складки комбинезона, который был ему чуть-чуть широк. Словно оцепенев, он всматривался в каменную плиту, на которой я в последний раз видел Осватича. Через несколько минут вернулся Лао Цзу. Он подал мне катушку.

— Идите скорее к берегу и отправляйтесь в моторке на ракету. Профессор Чандрасекар ждет пленки. Это очень спешно.

— А… вы?.. — спросил я.

— Мы останемся здесь.

— Вы будете его искать?

— Идите, пожалуйста, поскорей, — сказал Лао Цзу, и что-то твердое как сталь прозвучало в его обычно мягком голосе. Я побежал, стараясь не задерживаться даже там, где камни лежали неустойчиво и скользили при каждом прикосновении. В воздухе слышался неопределенный далекий гул. Сквозь скафандр чувствовались горячие порывы ветра. С поверхности озера, лежавшего за длинной песчаной косой, поднимались медленные клубы пара.

На бегу я услышал странное шипение. Взглянув под ноги, я увидел, что подошвы сапог дымились. Почва нагревалась, словно под ней пылал невидимый огонь. Я остановился. Что делать? Вернуться к Солтыку и Лао Цзу? Становилось все темнее, с озера плыли густые клубы пара, порывы ветра обдавали жаром, словно огромная горящая печь. Но надо было отнести эти проклятые пленки, и я побежал дальше. Перепрыгивая с камня на камень, задыхаясь, обливаясь потом, я достиг, наконец, лодки, прыгнул в нее с такой силой, что она закачалась и зачерпнула воды, и помчался к «Космократору», прожектор которого оранжево светился в тумане.