А Брент чувствовал, как раскаленная змея гнева бьется о его ребра, как нарастает в нем, требуя выхода, ярость. Он прямо глянул сверху вниз на Хорикоси, выдерживая его взгляд:

— Это ложь! Мой командир заслуживал участи лучшей, чем та, которую вы ему уготовили, хоть и делали все, что было в ваших силах, все, на что способна медицина! Я не мог допустить, чтобы боевой летчик гнил, как забытая в золе и обуглившаяся картофелина, — это было недостойно его! Я даровал ему смерть, которой он заслуживал! А если кому-то это не нравится — мне на это плевать!

— Еще бы не наплевать! — ядовито воскликнул Хорикоси. — Вы же воин! Вы «даровали ему смерть», смерть, достойную самурая! Скажите пожалуйста! А я считаю, что это слишком дорогой подарок! — Он выпятил челюсть и повернулся к Фудзите. — Мы сумели стабилизировать его состояние, он постепенно креп и мог бы жить еще годы…

— Да, вы сумели бы сохранить ему жизнь! А зачем? Кому она нужна? Зачем жить слепым, глухим, испытывающим постоянные страдания калекой?! Неужели назначение медицины в том, чтобы продлевать мучения?

Хорикоси вскинул указательный палец к самому лицу Брента:

— Это не мы, а вы мучаете людей! Вы заставляете их страдать и выть от боли! Убийца! А я восстанавливаю то, что губите вы! Сохраняю жизнь! Вы же умеете только отнимать ее!

Широкой ладонью Брент, словно отгоняя муху, отмахнулся от наставленного пальца Хорикоси:

— Не советую тыкать мне в лицо пальцами.

— Да? — саркастически спросил старый фельдшер. — А иначе что, мистер Росс? Убьете меня?

— Убить не убью, а руку сломаю, — одолев ярость, равнодушным тоном ответил Брент.

— Ну, довольно! — вмешался наконец адмирал.

В каюте стало тихо — слышалось лишь приглушенное и ровное гудение вентиляционных систем. Все подняли глаза на Фудзиту.

— Ваши чувства мне понятны, Хорикоси. Вы по долгу службы обязаны спасать людям жизнь и делаете это отлично, за что я вас благодарю. — Он перевел взгляд на Брента. — Что касается вас, лейтенант… Иногда мне кажется, что вы — японец в большей степени, чем любой из моих офицеров. — Он привычно ухватил кончиками большого и указательного пальцев одинокий седой волос у себя на подбородке и в задумчивости подергал его. — Я понимаю ваше решение. И даже если бы Йосиро Такии в самом деле не мог говорить, вы исполнили его волю. — Хорикоси заморгал, а Брент перевел дух, почувствовав, как отпускает его владевшее им напряжение. — Вы поступили как самурай, в полном соответствии с бусидо. Взыскивать с вас не за что. Виновным вас не считаю. Действия лейтенанта Росса нахожу адекватными ситуации, более того — одобряю их.

— Вы?.. Вы… одобряете убийство?! — взорвался Хорикоси. — Объявляете ему благодарность, вместо того чтобы отдать под трибунал?! Он заслуживает виселицы!

Фудзита медленно поднялся.

— Главный старшина Хорикоси, возвращайтесь к исполнению ваших обязанностей. Если еще раз вздумаете обсуждать и оспаривать мои приказы, я вышвырну вас с «Йонаги»! — Сухонький пальчик ткнул в сторону двери. — Свободен!

Хорикоси, вспыхнув, повернулся и вышел. Но Брент чувствовал, что на этом дело не кончится.

Каюта Брента, доставшаяся ему от давно умершего офицера, помещалась на так называемом адмиральском верху авианосца, хотя была более чем скромной и по размерам, и по меблировке. В ней было футов восемь длины и шесть — ширины, и вмещала она лишь узкую койку, маленький письменный стол, два стула, умывальник, зеркало и неслыханную роскошь — душевую кабинку в узкой нише.

Лейтенант только успел налить себе двойного «Чивас Регал» и плюхнуться на кровать, как в дверь постучали. Вошел Йоси Мацухара. Брент поднялся и достал из шкафчика над умывальником бутылку сакэ, наполнил фарфоровую чашечку-сакэдзуки и протянул ее летчику. Тот сделал глоток, а потом сказал:

— Ты сделал все как надо.

— А вот Хорикоси так не считает.

— Знаю, Брент-сан. Я слышал о вашей стычке.

Брент не удивился тому, что об остром разговоре, состоявшемся в адмиральском салоне уже всем известно: то, что слышали двое часовых и вахтенный на узле связи, по «матросскому телеграфу» молниеносно распространилось по всему кораблю.

— Не обращай внимания, — продолжал Мацухара. — Хорикоси был и остался крестьянином, он презирает кодекс бусидо, он терпеть нас не может, но при этом… спасает нам жизнь.

— Ходячее противоречие.

— Именно. И это очень японская черта — в нем она развита сильней, чем в любом из нас.

Брент понимающе кивнул, хотя до сих пор его ставило в тупик это странное представление о том, что сила человека зависит от количества противоречий, которые способны мирно уживаться в его душе. Чем больше их — тем человек сильнее.

— Если так, то фельдшер Хорикоси — просто богатырь.

Летчик наклонил голову в знак согласия и допил то, что оставалось в сакэдзуки. Брент немедленно наполнил ее вновь.

— Ты оказал старику Йосиро большую услугу, Брент. Сегодня поутру его кремировали, и скоро его прах будет с почестями захоронен в храме Киото — он был оттуда родом.

— Тем не менее дух его войдет в храм Ясукуни, не так ли?

Строго поджатые губы Мацухары дрогнули в улыбке:

— Верно. В храм Ясукуни, где его ждут оба его штурмана — Морисада Мотицура и Такасиро Хаюса. Учти, Брент, старый летчик был последователем Нитирена. Это важно. — Брент сморщил лоб, силясь понять. — Это одна из ветвей или сект буддизма, самая, что ли, японская из всех. Основал ее семьсот лет назад старый монах Нитирен. Такии был ревностным буддистом, но забил себе голову метафизической чепухой: считал, что должен припасть к чистым, незамутненным последующими толкователями истокам буддизма. У вас, в Европе, подобное явление называлось, кажется, реформацией.

Брент снова кивнул и отхлебнул сакэ, почувствовав, как разливается по телу приятное тепло. Но мысль его продолжала блуждать в лабиринте буддизма, бросавшего вызов самым основам его мышления, скроенного по западному образцу. Непостижимым казался ему принцип учения Будды: понятие о том, что люди состоят из мяса и костей и наделены способностью думать, — заблуждение, они существуют лишь как наше представление о них. Так что сидящий напротив него рослый широкоплечий Йоси Мацухара, храбрейший и искуснейший летчик-истребитель в мире, был всего лишь порождением его сознания, которое в свою очередь тоже иллюзия. Нет и не может быть объективно и вечно существующей реальности, не зависящей от нашего разума и ощущений.

— Такии, — продолжал между тем Йоси, — верил глубоко и пылко и старался, чтобы обряды были как можно более суровыми и простыми.

— Вот оно что… — протянул Брент, вылив в рот остатки сакэ и почувствовав, как наконец-то разжимается в нем тугая пружина напряжения.

Мацухара, сузившимися глазами уставившись в переборку над головой Брента, негромко произнес:

— Если бы он мог вознести молитву, то звучала бы она так… — Он произнес несколько слов по-японски и, заметив вопросительный взгляд Брента, перевел: — «Дай нам чтить будущее и открой нам завет справедливого закона».

— Ты должен был бы произнести эти слова на церемонии его кремации.

— Я так и сделал, Брент. Но вернемся к нашим с тобой делам. Мы в долгу перед капитаном Кеннетом Розенкранцем и должны сквитаться и за старого Йосиро, и за моих ведомых Масатаке Мацумару и Субару Кизамацу. Все они взывают об отмщении. — Мацухара отпил немного сакэ. — Не приходилось ли тебе слышать об Оно Докене? Нет? Так звали знаменитого самурая, жившего в семнадцатом веке. Его оклеветали и по ложному обвинению в трусости приговорили к сожжению на костре. А когда его враг пришел взглянуть на останки казненного, Оно схватил его меч и зарубил его. Лишь после этого он рассыпался в прах и пепел. Вот что такое месть, Брент-сан!

Рассказ не удивил Брента: он уже привык к тому, что его друг верит этим фантастическим историям так же твердо, как христиане — библейским сказаниям.

— И все-таки ты уверен, что Розенкранцу удалось ускользнуть — ему одному?