Гул голосов прервал его: японцы стали переглядываться, и тревога их была вполне объяснима: в современном мире «Йонага» мог считаться грозной силой лишь при том условии, что все без исключения ракетные и реактивные устройства от баллистических ракет до противотанковых гранатометов будут уничтожаться китайской системой в миг воспламенения. И вот эта система стала давать сбои. До того, что именно она развязала руки международному терроризму и поставила под угрозу свободу человечества, самураям было мало дела — их волновал только «Йонага», превосходство над всеми, безопасность их судна, и мир для них ограничивался леерами его фальшборта. Фудзита восстановил тишину, и Бернштейн продолжил:

— Тель-Авив рассчитал, что обе эти станции-платформы через два года войдут в плотные слои атмосферы.

— Это снизит эффективность всего орбитального комплекса? — осведомился Ацуми. — Появится некая брешь?

— Нет, — улыбнулся израильтянин. — Китайцы не дураки и выстроили свои системы так, чтобы они дублировали друг друга.

— О, эта непостижимая желтая раса! — отпустил одну из своих нечастых шуток адмирал.

Японцы с готовностью расхохотались, причем дряхлый Кацубе, брызгая слюной от смеха, чуть не свалился со стула, выронив блокнот и кисточку на палубу.

— Мы предполагаем, — продолжал между тем Бернштейн, — что зоны поражения лазерными лучами перекрывают одна другую, а конструкция всей станции предусматривает компенсацию подобных потерь действием остальных платформ. Иными словами, подобные «отказы» запрограммированы и вложены в память командного компьютера управляющей станции. Очень боюсь, что даже при выходе из строя половины этих боевых платформ комплекс все равно будет способен поражать цели на каждом квадратном дюйме поверхности земли. И воды.

Последовал быстрый обмен взглядами, и общий вздох облегчения пронесся по флагманской рубке.

— Ну, а прочие… эти самые платформы… не отклоняются? — спросил Фудзита.

— Нет, адмирал, прочие — в порядке.

Подавшись вперед, Фудзита положил ладони на стол:

— Доложите обстановку на Ближнем Востоке, полковник.

Ведя сузившимися карими глазами по лицам офицеров, Бернштейн, не заглядывая больше в свои записи, заговорил:

— «Линия Масадо» доказала свою эффективность, — он заметил недоумение в глазах Эндо и пояснил: — Так называется воздвигнутый нами оборонительный вал, который идет от Эль-Ариш в Синайской пустыне с юга на восток через Беер-Шеву и Иерусалим, кончаясь севернее Хайфы в двадцати пяти милях к югу от границы с Ливаном.

— Скажите, полковник, — обратился к нему Миуру — правда ли, что арабская коалиция, объявившая джихад, распалась?

— Слухи об этом ходят постоянно, но это всего лишь слухи. Эмбарго на поставки нефти вам и странам Запада выдерживается неукоснительно. Впрочем, арабы предсказуемы примерно как тайфун на нулевой широте. И между ними есть противоречия. Иран и Ирак снова занялись своим обычным делом — истребляют друг друга, тем более что в Иране живут не арабы, а персы. Эти две страны в расчет можно не брать. Но Ливан, Сирия, Иордания, ООП, Ливия и добровольцы из Египта и Саудовской Аравии исправно поставляют Каддафи людей и технику. Израиль взят в кольцо.

— Но проникнуть внутрь этого кольца они не могут? — полуутвердительно спросил Аллен.

— Не могут. — Глаза Бернштейна еще больше сузились и увлажнились, голос потерял свою звонкую отчетливость, зазвучал от волнения глуше. — Никто на свете не может сражаться так, как сражаются евреи, за спиной у которых газовые камеры и печи крематория. Был уже один акт геноцида, второго мы не допустим, и палачи должны знать, что они лягут рядом со своими жертвами. — Ударив по столу кулаком, он вдруг сорвался на крик: — Больше не будет ни «окончательных решений», ни «специальных акций»! Наш девиз — «Никогда больше!»

В рубке установилась мертвая тишина, нарушаемая только гудением вентиляции и негромким воем дополнительных механизмов. Ее нарушил адмирал Фудзита, произнесший с такой непривычной для него мягкостью:

— Вас только четыре миллиона, полковник, а против вас — сто миллионов. Вы надеетесь выстоять?

— Да, адмирал. Цифры здесь роли не играют, — хрипловато ответил израильтянин, проводя ладонью по лицу, словно давняя трагедия его народа была лишь маской, которую можно было снять и отбросить в сторону. Это движение вернуло ему спокойствие — он овладел собой и голос его обрел прежнюю звонкую отчетливость: — Да, моя страна — это крошечный анклав в арабском мире, но она уже лишила Каддафи полумиллиона его солдат. Ситуация, выражаясь языком шахматистов, — патовая, и арабы не в силах изменить ее. Наши ВВС сохраняют всю свою мощь. Как только в этом возникает необходимость, линкор «Микаса» ходит вдоль побережья, держа его под огнем своих двенадцатидюймовых орудий. Арабам нечем ответить.

— Но дальности у этих древних трехсотпятимиллиметровых пушек хватает только на двадцать километров, — неожиданно возразил Ацуми.

Бернштейн горделиво улыбнулся:

— А вот и нет! Мы модернизировали их под новый снаряд, который назвали «Сабо»…

— Как-как?

— «Сабо». Знаете деревянный башмачок? Так вот, мы изменили казенники орудий: калибр снаряда уменьшился до шести дюймов, зато дальность поражения возросла почти вдвое и составила свыше двадцати миль. Большая часть арабских позиций оказывается под огнем.

— С помощью «Сабо» шестнадцатидюймовые орудия линкора «Нью-Джерси», вдвое уменьшив калибр снарядов, бьют на пятьдесят миль, — добавил адмирал Аллен.

Японцы в изумлении переглянулись.

— Итак, Каддафи все же нападет на нас, — с горечью сказал Миура. — Перекрыл нам нефть и теперь атакует.

Бернштейн кивнул.

— Да. Он ненавидит вас почти так же сильно, как нас. Все его речи просто пропитаны бешеной злобой.

— «Собака лает — караван идет», как говорят сами же арабы, — адмирал Фудзита привычным движением положил ладонь на кожаный переплет «Хага-куре», как всегда лежавшую перед ним на столе. Слова его падали веско и медленно, словно камни в тихий пруд, и невидимые расходящиеся круги заставили всех выпрямиться: — Тот, кто грешит помыслами и речами, в другой жизни возродится собакой».

— Банзай! — хором крикнули японские офицеры, и Брент, подхваченный общим порывом, тоже вскочил на ноги, взметнул в воздух сжатый кулак. Адмирал Аллен, покосившись на него, саркастически хмыкнул.

Фудзита поднял глаза на маленького — примерно с него же ростом — человека в лейтенантском мундире, сидевшего не за столом, а в углу поодаль — возле телефонистов. Брент не знал его и даже не заметил, как тот вошел: очевидно, уже после того, как началось совещание, бочком пробрался на свое место. Лейтенант вскочил и вытянулся, словно рука адмирала дернула за невидимые ниточки, приведшие марионетку в движение.

— Лейтенант Тадайоси Кога из Сил самообороны.

Кога, не поднимая черных подвижных, как у хорька, глаз от своих записей, заговорил негромко и с запинкой:

— Как вы знаете, большая часть наших плавсредств была уничтожена или сильно повреждена на якорной стоянке… Арабы воспользовались тем, что «Йонага» и его палубная авиация атаковали северокорейский аэродром.

— Нечего было стоять на якорях! — выделился из общего шума пронзительный голос Кацубе. — Надо было идти за нами!

Кога быстро поднял на него глаза:

— Чтобы мы могли идти за вами, Япония должна была объявить войну Каддафи.

— О Господи, лейтенант, — не выдержал Брент. — Неужели это так важно?!

Было видно, что Кога задет за живое и досада поборола в нем робость:

— Многие из вас, — он сделал жест в сторону ветеранов «Йонаги», — больше сорока лет не были в Японии. И это ваше счастье, господа.

— Счастье? Счастье? — послышались негодующие реплики.

— Да! Счастье! — его голос окреп. — Вам не пришлось пережить артобстрелы, авианалеты, уничтожение Хиросимы и Нагасаки, вы не видели людей, умиравших на улицах с голоду. Мы потеряли два миллиона человек. Не мудрено, что движение пацифистов набрало такую силу: многие японцы отвергают насилие в любой форме и какими бы причинами оно ни вызывалось.