Тот в раздумье поскреб подбородок:

— Постараемся, сэр… Вопрос в людях.

— Судостроители вам помогали?

— Не то слово, сэр! Четверо инженеров на всякий случай остались пока здесь. Живут в отеле. Двое из них — давно на пенсии, они когда-то конструировали и строили эту самую лодку. Бесценные люди! Настоящие профессионалы.

— Славно. — Адмирал потер руки. — Ну-с, как с вооружением и боезапасом?

— Торпеды и снаряды сложили пока в пакгауз в конце пирса, — ответил Каденбах. — Лодка сейчас без вооружения, если не считать пулеметов.

— Славно, — повторил Аллен и глянул в сторону камбуза. — Ну, как грузили продовольствие, я видел.

— Камбуз действует, сэр, — сказал Уильямс и сейчас же спохватился: — Виноват, я вам ничего не предложил! Может быть, кто-нибудь хочет сэндвич? Кофе, джентльмены? — Он указал на шкаф. — Чего-нибудь покрепче? К примеру, хайболл?[16]

— У вас есть спиртное? — со зловещими огоньками в глазах спросил адмирал.

— Ну да. Конечно, — Уильямс явно не понимал, чем вызвана такая перемена тона.

— Вылить за борт! Все! Немедленно!

— Пабло! — позвал Уильямс. — Пабло Фортуно!

Раздвижная дверь на камбуз отъехала в сторону, и в кают-компании появился приземистый смуглый человек с широкими приплюснутыми ноздрями и толстыми вывороченными губами, выдававшими в нем уроженца южнотихоокеанских островов. Волосы у него были черными, как тушь, лицо побито оспой, а над ремнем белых брюк нависало, как у большинства коков, солидное брюхо. На лице у него застыло тревожно-смущенное выражение, а руки он заламывал не хуже домохозяйки, которую муж уличает в неверности. Было ясно, что он подслушивал под дверью.

— Весь запас спиртного — за борт! — сказал Уильямс.

— Все до последней капли, — добавил Аллен. — Если я найду хоть каплю — пойдете под трибунал.

— Есть, сэр!

Фортуно отпер шкаф и со звоном сгреб в охапку полдюжины бутылок. Брент заметил среди них «Джонни Уолкера» с черной этикеткой и невольно сглотнул слюну. Кок сложил бутылки в сумку и вышел.

— Отныне и впредь на «Блэкфине», находится ли лодка в порту или в море, я устанавливаю «сухой закон». — Аллен быстрыми резкими движениями перемещал глаза с одного офицера на другого. — Ясно?

— Есть, ясно, господин адмирал! — в один голос ответили они.

Брент был удивлен: адмирал Аллен открывался ему с неожиданной стороны.

Пальцы адмирала принялись чертить по столу замысловатый узор: гнев его улетучился так же стремительно, как и возник.

— Теперь к делу. Послезавтра, во вторник, в десять утра лейтенант Брент Росс, полковник Ирвинг Бернштейн и я должны быть в ООН, где нам предстоит встреча с представителями некоторых ближневосточных организаций. — Пальцы замерли и сжались в кулак. — Лейтенант Уильямс, вы — старший офицер. Обдумайте и изложите, как и с чего именно целесообразней начать обучение новичков. Завтра в восемь ноль-ноль надо приступать. Будем тренировать «погружение — всплытие», пока не доведем их действия до полного автоматизма. — Он пристукнул по столу для пущей выразительности. — Чтобы ночью разбуди — знали, что крутить и в какую сторону. Может быть, через неделю удастся попробовать первый выход.

— Есть, сэр, — сказал Уильямс, радуясь, что гроза миновала.

— Вопросы?

Наступила тишина, нарушаемая только жужжанием вентилятора над головой.

Бернштейн, кивнув на целую мозаику разноцветных флажков на переборке за спиной Данлэпа, спросил:

— Что это за выставка?

— Это? Это вклад «Блэкфина» в победу над врагом во Второй мировой. Тридцать восемь потопленных транспортов. А эти кормовые флаги означают, что лодка пустила на дно пять боевых кораблей.

— А что это за мультдельфинчик, пускающий из-под плавника торпеду?

— То поколение выросло на Диснее, — улыбнулся Данлэп. — Эмблема нашего корабля.

— Паровоз… Кран… Грузовики… Звездочки… — не унимался полковник. — Объясните, пожалуйста. И еще вот этот флаг и этот вымпел — вон там, наверху.

— Восемь звездочек означают, что лодка восемь раз выходила в боевое патрулирование. Сине-красно-желтый вымпел дается тем кораблям, которые удостоились благодарности президента. Флажками с белой серединой отмечены поврежденные, но оставшиеся на плаву суда. Ну, а паровоз, кран и грузовики лодка уничтожила, когда ворвалась в гавань Минами-Дайто и обстреляла город.

— Господи Боже, — сказал израильтянин. — «Обстреляла город». Так. Ну, а это что такое? Вроде бы французский флаг?

— Совершенно верно. Французский. «Блэкфин» потопил вишистский эсминец недалеко от берегов Индокитая.

— Вы все помните, хоть и не воевали.

Данлэп и Уильямс рассмеялись.

— «Блэкфин» воевал.

— Историческое судно, — без улыбки сказал Бернштейн.

Уильямс кивнул в знак согласия:

— «Блэкфин» был спущен на воду в ноябре сорок первого года — вовремя подгадал, правда? Патрулировал в Японском море. Общий тоннаж потопленных судов — сто пятьдесят тысяч тонн. Благодарность президента была вынесена за рейд на Митами-Дайтио. В сорок седьмом лодку исключили из боевого состава флота и определили в резервную группу, базировавшуюся в Нью-Лондоне. — Он улыбнулся. — Однако пришел пятьдесят первый год, принес с собой корейскую войну, и наша красавица, хоть и была уже не первой свежести, опять стала нарасхват. Высаживала «коммандос» в тылу у северокорейцев. В пятьдесят четвертом опять списали в резерв, а в шестидесятом ее перевели в Сиэтл и превратили в учебное судно резерва ВМС. Ну, а потом ее решено было отправить на переплавку.

— Не может быть! — воскликнул Бернштейн.

— Да-да. Решили, что старушка никуда уже не годится, и прямая дорога ей — под автоген, а потом — в печь, а потом из гордости нашего флота понаделали бы шпилек и бритвенных лезвий.

— Но до этого не дошло?

— К счастью, вступились старые подводники, скинулись, помогла Лига ветеранов ВМС, лодку выкупили и отправили на вечную стоянку в нью-йоркскую гавань. «Блэкфин» стал мемориалом.

— Вот это карьера! — сказал Бернштейн, поглаживая бородку.

— Да, джентльмены, мы с вами служим на славном боевом корабле и должны быть достойны его, — с неожиданным пафосом произнес адмирал.

— Верно! Верно! — вскричали все хором, а Брент подумал: «Фудзита номер два».

— Тут у нас возникает одна сложность, господин адмирал, — помявшись, сказал Уильямс. — Офицерские каюты, не готовы и еще несколько дней для житья годиться не будут: проводку меняем и всякое такое… — Он показал на своих офицеров. — Мы со штурманом и механиком ночуем в старшинском кубрике.

— Нам заказали номера в гостинице неподалеку, — сказал Аллен. — «Оукмонт».

Трое старожилов многозначительно переглянулись, а потом механик осторожно сказал:

— Виноват, сэр, но хочу предупредить: это далеко не «Уолдорф-Астория».

— Знаю. Но она близко, а прочее неважно. — Задумчиво подергав себя за ухо, адмирал повернулся к Уильямсу: — Как командир, я бы предпочел остаться на борту. Вы бы не согласились со мной поменяться?

— Но, сэр… старшинский кубрик… сами понимаете, это не очень удобное место…

— Мистер Уильямс, — прервал его Аллен. — Я вас прошу со мной поменяться.

— Есть поменяться, — уступил тот. — Пойду соберу свое барахло.

— Вот и отлично. С этим покончено. Теперь, джентльмены, совершим небольшую экскурсию. — Он обвел глазами старшего помощника, штурмана и механика. — Осмотрим все — от перископа до днища.

— Есть, сэр! — все трое поднялись.

Во главе с Уильямсом они двинулись к носовому торпедному отсеку. Люки всех шести торпедных аппаратов, сгруппированных по три, были открыты, и видно было их поблескивающее полированным металлом нутро диаметром двадцать один дюйм, над которым росли настоящие джунгли проводов, клапанов, рычагов, пружин, тумблеров, регуляторов и стоперов. Трое матросов-торпедистов, надраивавших нержавеющую сталь молдингов, оторвались от своего занятия и стали «смирно».