Отступив на шаг, она провела ладонями по груди, спускаясь к талии и бедрам. Фигурой своей она была довольна больше, чем лицом: и просвечивающие сквозь атлас ягодицы, и тугие бедра — все твердое и упругое, как в восемнадцать лет, и так соблазнительно покачиваются при каждом движении. Хороши и крепкие, пышные, остроконечные груди, распиравшие блузку. Ей самой нравилось, как проступают сквозь тонкую ткань тугие соски — для того и был надет этот прозрачный кружевной лифчик. Она провела руками по скользкому шелковистому атласу, прикрывавшему впалый мускулистый живот. «Ах ты, тварь бесстыжая… — пробормотала она. — На молоденького потянуло… — И невольно бросила взгляд на дверь спальни, где виднелась ее кровать. — Ну уж нет, туда я его не пущу… Он в моей девичьей постельке не поместится».

Когда Брент позвонил ей сегодня утром, она чувствовала, что он счастлив, бодр и сгорает от желания видеть ее — и следа не осталось от подавленного, неотступно думающего о самоубийстве человека, которым он стал после той чудовищной бойни в отеле «Империал». Дэйл знала, что тогда ему срочно нужно было сменить обстановку, увидеть новых людей, заняться новым делом и, самое главное, освободиться от мучительного раздвоения. Перевод в Нью-Йорк, на лодку, — это как говорится, «то, что доктор прописал». Слишком часто гибли люди на «Йонаге», слишком многих друзей потерял он там. Дэйл видела, что между ним и моряками авианосца установилась неразрывная связь — каким потерянным, угнетенным взглядом после гибели старшины Куросу смотрел он на мир, на адмирала Фудзиту, на Йоси Мацухару, на других своих сослуживцев. Очевидно, война создает особое мужское братство. Конечно, женщины тоже дружат, создают свои лиги и ассоциации, играют в бридж… Но они не спасают подруг ценой собственной жизни. А она видела, что какая-то часть души Брента умерла вместе со старшиной Куросу. А сколько было таких смертей… Ей вдруг стало холодно, и она зябко обхватила себя за локти.

Внизу гулко хлопнула входная дверь, загудел, подымаясь, лифт, и Дэйл чуть было не бросилась открывать — с самого утра, как только он позвонил, она уже была сама не своя и мечтала поскорее увидеть Брента. Однако усилием воли она удержала свой порыв, заставила себя не торопиться и не показывать свое радостное волнение.

И вот раздался звонок. Потом второй и третий. Дэйл стояла неподвижно, хотя ей хотелось со всех ног кинуться и отпереть дверь. Наконец она взялась за ручку, и на пороге появился Брент Росс — огромный, широкоплечий, неотразимо элегантный в своей синей форме, великолепный, улыбающийся. И очень молодой. Дэйл застыла не в силах вымолвить ни слова. Она молча смотрела на него и чувствовала, как неудержимая радость переполняет все ее существо. Потом отступила на шаг, давая ему пройти, закрыла за ним дверь и поцеловала в губы — крепким, долгим, влажным от уже проснувшейся страсти поцелуем. Он обхватил ее и прижал к себе, провел пальцами вдоль спинного хребта по позвонкам, как по бусинам четок, потом опустил ладони на тугие полушария зада, еще крепче приник к ней, целуя ее шею и ухо.

— Я соскучилась по тебе, Брент, — прерывающимся голосом прошептала она.

— Господи, Дэйл, как давно мы не виделись!

Она с трудом заставила себя вырваться из кольца его рук и повела Брента в гостиную, стены которой были обшиты дубовыми панелями от пола до потолка, усадила на мягкий раскидистый диван, обитый красным бархатом. На маленьком мраморном столике стояла бутылка «Джонни Уокера» с черным ярлыком.

— Как всегда?

— Да.

Она налила ему чистого виски, а себе добавила содовой. Пригубив, он показал стаканом на могучие стропила под потолком, на огромные, не меньше двенадцати футов высотой, окна, на толстые шашки наборного дубового паркета и роскошную мебель:

— В жизни такого не видал. Здесь можно осаду выдержать. Какие балки! Двадцать на двадцать, не меньше.

— Этому дому больше ста лет. Раньше в нем помещалась хладобойня. Ну, не в этой комнате, конечно: здесь были кабинеты, конторы.

— От тесноты эти клерки не страдали.

— Три тысячи квадратных футов.

Она говорила, а он гладил шелковистые пряди, сплошной глянцевитой массой, блестящей как мокрый атлас, падавшие ей на плечи и вспыхивавшие при каждом движении головы, — чуть подергивал их большим и указательным пальцами, перебирал, как драгоценные ожерелья.

— Золотое руно, — сказал он восхищенно. — Язону и его аргонавтам не надо было плавать за ним так далеко.

Поставив на стол стакан, Дэйл снова поцеловала его — еще более крепким и долгим поцелуем, чем при встрече. Могучие руки обхватили ее и прижали к мускулистой груди. Знакомый жар охватил ее, сердце заколотилось, но она оттолкнула Брента:

— Ты неисправим… — Он засмеялся. Поднявшись, она потянула его с дивана. — Пошли, пошли! Я наготовила столько, что хватит всему «Арго» и еще останется богам с Олимпа.

Брент попытался снова усадить ее рядом, но она гибко высвободилась, выскользнула из его объятий.

— Поедим здесь… И вообще, я не голоден.

— Идем-идем! Мальчик растет и должен питаться как следует.

Брент, не слушая Дэйл, притягивал ее к себе все ближе, водя ладонями по ее груди, талии, бедрам, и она почувствовала, что тает и плавится от его прикосновений, как лед под июльским солнцем. Но, собрав остатки решимости, поднялась и повела его в столовую.

Угощение и в самом деле было первоклассным: в меру прожаренный стейк по-нью-йоркски с печеным картофелем и спаржей под соусом оландэз, а на десерт — шоколадный мусс. Брент уплетал за обе щеки, радуя Дэйл: у человека с таким аппетитом мыслей о самоубийстве обычно не возникает.

После обеда они вновь переместились на диван, потягивая бренди и бенедиктин. Брент рассказал ей о «Блэкфине», о мордобое в стенах ООН, об англичанине-посреднике и арабах.

— Затея была обречена на провал с самого начала. Эти высокомерные наглецы понимают только язык силы.

— Ну разумеется. Так всегда было и будет.

— Да, — согласился он, в раздумье почесав подбородок. — Самый старинный и самый убедительный аргумент — кулак. Я — представитель древнейшей профессии.

— Неужели? Несколько тысяч женщин, стоящих сейчас по всему Бродвею, удивились бы, услышав тебя. — Играя своей рюмкой, она сказала: — Знаешь, в моей конторе прошла информация: арабам известно о том, что ты служишь на «Блэкфине». Будь осторожен.

— Да? Выходит, мы никого не обманули?

Дэйл покачала головой, допила свою рюмку.

— Похоже, что никого.

Брент, проглотив остававшийся в рюмке бренди, скользнул рукой по ее бедру. Она не отстранилась и не остановила его.

— Почему мы тратим время на такой вздор, как политика? — сказал он.

— Почему? Должно быть, потому, что люди на другом конце планеты предписывают, как нам жить и жить ли вообще.

— Ты чувствуешь…

— Бессилие? Да! И довольно часто.

— Ну и черт с ними со всеми, — сказал он решительно.

Притянув ее к себе, он впился поцелуем в ее полуоткрытый рот, сразу отыскав трепещущую острую стрелку ее языка. Дэйл почувствовала, как в груди, на шее, во всем теле запульсировала кровь, посылая жаркую волну за волной куда-то в самую глубину ее существа. Брент, целуя ее нос, щеки, глаза, что-то горячо шептал ей на ухо, между тем как рука его поползла с живота Дэйл вниз — туда, где так бешено стучала кровь.

— Зачем на тебе эти чертовы штаны? — Он уже расстегнул пуговицу и теперь занимался молнией.

— Брент…

Опрокинув Дэйл на диван, он всей своей тяжестью навалился сверху, вжимая ее в подушки и не отрываясь от ее губ. Она выгнулась всем телом и застонала, бессознательным движением разомкнула колени. Руки Брента продолжали гладить и сжимать ее груди, талию, бедра, потянув вверх, сорвали блузку и следом — лифчик. Язык его пробежал вокруг напрягшихся сосков, пальцы с силой сжали ягодицы.

Запрокинув голову, изогнувшись, постанывая и чувствуя, как в ответ его нетерпению нарастает мучительное до боли желание в ней самой, Дэйл целовала его виски, волосы, щеки, водила пальцами по его спине и плечам.